Библиотека СКТ: Александр СКИРДА            ВОЛЬНАЯ РУСЬ

                            (ОТ ВЕЧЕ ДО СОВЕТОВ 1917 года)       Издательство "Громада"  ПАРИЖ 2003

IV

Большевистская контрреволюция

[...] никакое государство, как бы демократичны ни были его формы, хотя бы самая красная политическая республика, народная только в смысле лжи, известной под именем народного представительства, не в силах дать народу того, что ему надо, т. е. вольной организации своих собственных интересов снизу вверх, без всякого вмешательства, опеки, насилия сверху, потому что всякое государство, даже самое республиканское и самое демократическое, даже мнимонародное государство, задуманное г. Марксом, в сущности своей не представляет ничего иного, как управление массами сверху/вниз, посредством интеллигентного и по этому самому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ.

М.А. Бакунин,

Государственность и анархия. Цюрих-Женева, 1873

На смену коалиционному правительству Керенского пришло «рабоче-крестьянское правительство», в лице Совета Народных Комиссаров, назначенных из числа выдающихся членов партии большевиков и левых эсеров. Эта смена команды означала только смену стиля власти, наступила эра декретов. Сущность этой власти не была поначалу достаточно очевидной, так как, в принципе, она представляла собой советы главных участников Октября: матросов, солдат и красногвардейцев, рабочих - тех, кто брал Зимний дворец, и шире - всех революционных трудящихся России. В принципе, она также несла ответственность перед всеми своими учредителями, однако никакая контролирующая ни представительская структура не была создана, что вскоре обернулось устранением непослушных попутчиков: левых эсеров. С этого момента устанавливается «диктатура пролетариата», что предполагает ответственность перед рабочим классом в целом.

Затем, и это последний трюк, «власть» становится подконтрольной только партии, ставшей тем временем «коммунистической», самой сознательной части рабочего класса: «Диктатура рабочего класса может быть обеспечена только в форме диктатуры его авангарда, то есть Коммунистической партии» (Итоговая резолюция Центрального комитета Коммунистической партии XII съезду). Это повлекло за собой еще одну арифметическую прогрессию: диктатура партии становится диктатурой Центрального комитета, затем диктатурой семи членов Политбюро, чтобы стать в конечном счете диктатурой единственной «выдающейся1» личности.

Все это произошло официально, так как, начиная с Октября, «правительство» действительно стало на позиции, выработанные Центральным комитетом, в частности, самым его «выдающимся членом», В.И. Лениным. Эта политическая монополия была закреплена целым рядом декретов, учреждавших контролирующие и карательные органы. Прежде всего были приведены в соответствие рабочие организации, рабочий контроль за производством, представлявший собой ключевое звено всей социалистической перестройки страны, был очень ловко повернут в другую сторону, а затем и вовсе упразднен: в июне 1918 года самые крупные заводы были национализированы, это значит, что они стали непосредственно зависеть от правительства и комиссариата промышленности. Следовательно, управление ими начало осуществляться чиновниками, назначенными этими инстанциями, что фактически снимает всякий контроль и возможность принимать решения со стороны советов, роль которых сведена теперь к функции приводного ремня для передачи директив, спущенных «сверху». Таким образом, в ноябре 1920 года 4/5 больших предприятий вновь оказываются под индивидуальным руководством и подчиняются строгой дисциплине труда. Национализация распространяется на большинство маленьких заводов и магазинов, где сохранился еще рабочий контроль, или же они были попросту возвращены своим прежним хозяевам.

Всюду, где это было возможно, «буржуазные специалисты» были восстановлены в своих функциях, так что к концу 1920 года процент служащих «в белых воротничках», вместе старых и новых, по отношению к рабочим удвоился по сравнению с 1917 годом. Расцвела новая бюрократия.

Для подавляющего большинства рабочих восстановление господства вражеского класса на заводах означало предательство идеалов Октября. Их стремление к пролетарской демократии, временно осуществившееся в 1917 году, было отброшено и заменено на принудительные и бюрократические методы нового капитализма: железная дисциплина, вооруженные отряды на заводах, применение на производстве системы Тейлора, получившей, кстати, название милитаризации труда. Приведем рассуждение Ленина по этому поводу:

«Русский человек - плохой работник по сравнению с передовыми нациями. И это не могло быть иначе при режиме царизма и живости остатков крепостного права. Учиться работать - эту задачу Советская власть должна поставить перед народом во всем ее объеме. Последнее слово капитализма в этом отношении, система Тэйлора, -как и все прогрессы капитализма, - соединяет в себе утонченное зверство буржуазной эксплуатации и ряд богатейших научных завоеваний в деле анализа механических движений при труде, изгнания лишних и неловких движений, выработки правильнейших приемов работы, введения наилучших систем учета и контроля и т. д. Советская республика во что бы то ни стало должна перенять все ценное из завоеваний науки и техники в этой области. Осуществимость социализма определяется именно нашими успехами в сочетании Советской власти и советской организации управления с новейшим прогрессом капитализма.

Надо создать в России изучение и преподавание системы Тэйлора, систематическое испытание и приспособление ее. Надо вместе с тем, идя к повышению производительности труда, учесть особенности переходного от капитализма к социализму времени, которые требуют, с одной стороны, чтобы были заложены основы социалистической организации соревнования, а с другой стороны, требуют применения принуждения, так чтобы лозунг диктатуры проле-тариаnа не осквернялся практикой киселеобразного состояния пролетарской власти.

[...] надо сказать, что всякая крупная машинная индустрия - т. е. именно материальный, производственный источник и фундамент социализма - требует безусловного и строжайшего единства воли, направляющей совместную работу сотен, тысяч и десятков тысяч людей. И технически, и экономически, и исторически необходимость эта очевидна, всеми думавшими о социализме всегда признавалась как его условие. Но как может быть обеспечено строжайшее единство воли? - Подчинением воли тысяч воле одного.

Это подчинение может, при идеальной сознательности и дисциплинированности участников общей работы, напоминать больше мягкое руководство дирижера. Оно может принимать резкие формы диктаторства, - если нет идеальной дисциплинированности и сознательности. Но, так или иначе, беспрекословное подчинение единой воле для успеха процессов работы, организованной по типу крупной машинной индустрии, безусловно необходимо»2.

Неизвестная сторона учения товарища Ленина... Русские рабочие, оказывается, провели революцию, чтобы «научиться работать»! Они сбросили капитализм, оказывается, для того, чтобы перенять его самую худшую сторону - тейлоризм! Таким образом, оказывается, чтобы освободиться, им следует сделать самую большую уступку и пройти снова через полнейшее рабство.

В случае надобности для этого нужно «использовать методы принуждения таким образом, чтобы лозунг диктатуры пролетариата не был дискредитирован»... Полюбуемся также «строгим единством воли», достигаемым путем «подчинения воли тысяч людей одной личности» посредством абсолютной покорности «дирижеру» или посредством силы: в общем, добровольное рабство или палка! Да, действительно, Октябрь Ленина и его партии был совершенно несовместимым с Октябрем русских трудящихся, так как в нем было полное презрение к рабочему классу, к его борьбе и нищенским условиям существования, презрение «барина». От этого за десять миль попахивало реакционностью, хотя и приукрашенной всяческой фразеологией, претендовавшей на квинтэссенцию «научного откровения Революции».

Троцкий, еще в большей мере ленинец, чем сам Ленин, руководил этой военизацией труда со свойственной ему грубостью, тем более, что был окрылен своими «успехами'» в строительстве Красной армии. В январе 1920 Совет народных комиссаров (Совнарком) принял решение об обязательной трудовой повинности для всего взрослого населения и подчинении рабочих армии. Усиление дисциплины и присутствие армии внутри самих заводов вызвали многочисленные митинги в знак протеста против этой политики, митинги, организованные заводскими советами и профсоюзами.

Оппозиция по отношению к милитаризации вызвала даже внутренний конфликт в партии, который сосредоточился на профсоюзном вопросе. Для Троцкого подчинение профсоюзов государству должно быть полным, тогда как для некоторых членов партии - в числе которых Александр Шляпников, Юрий Лутвинов и Александра Коллонтай, объединившихся в это время во фракцию, получившую название «Рабочая Оппозиция3» - независимость профсоюзов от государства и партии должна быть полной, и руководство экономикой должно быть передано профсоюзам. Эти оппозиционеры пошли в своей критике еще дальше и поставили вопрос о вырождении советского режима в новое бюрократическое государство, в котором господствует привилегированное меньшинство. В конечном счете, Ленин и его сторонники положили конец дискуссии по этому вопросу, приняв половинчатое решение: профсоюзы могут назначать своих собственных руководителей и свободно обсуждать вопросы экономики, но государство продолжает держать в своих руках бразды правления экономикой. В действительности это оказалось кратковременной уступкой обстоятельствам, так как Троцкий решительно выступил против того, чтобы «ставить каким-то образом выше Партии право рабочих избирать своих представителей, как будто Партия не имеет права утверждать свою диктатуру, даже если эта диктатура вступает на время в конфликт с сиюминутными фантазиями рабочей демократии»4.

Именно с этого момента закрепляется чувство всемогущества партии, согласно которому в стране Октября ничто не могло решиться без того, чтобы кто-то не обмакнул перо в огромную кремлевскую чернильницу.

Вторая темная сторона правительства «серпа и молота» связана с болезненным крестьянским вопросом. Здесь также проявляется нелепость «диктатуры пролетариата» для страны, где 9/10 населения крестьяне, где рабочий класс только образовался и сохраняет крепкие крестьянские корни, где подавляющее большинство солдат, вмешательство которых сыграло решающую роль в боях с противниками советов, составляли крестьяне.

В октябре, чтобы получить взамен поддержку левых эсеров, власть «рабочих и крестьян» немедленно издала декреты, закреплявшие передачу земли в собственность крестьянам. Но для Ленина и большевиков, вернувшихся к самым окостенелым схемам социал-демократов по этому вопросу, крестьянин неспособен иметь революционную политическую сознательность, он может только стремиться стать «мелким собственником», «потенциальным кулаком». Поскольку союз с ним считается неизбежным, следует идти ему на уступки в этом направлении, то есть согласиться на разделение земель, конфискованных у крупных земельных собственников, у церкви и государства. Такая позиция равносильна отрицанию огромного революционного потенциала бедного крестьянства, то есть почти всего крестьянского населения, и его стремления к «коллективному владению землей», что составляло действительный смысл лозунга «Земля крестьянам». Как бы там ни было, как только левые эсеры были устранены и установлена «диктатура пролетариата», уступки были пересмотрены. Например, первая советская Конституция, хотя она так и не была воплощена в жизнь, как и все последующие, предоставила крестьянам право представительства, ограниченное 1 депутатом от 125 тысяч избирателей, тогда как рабочие располагали 1 депутатом от 25 тысяч избирателей. Следовательно, в большевистском сознании один рабочий стоил пяти крестьян5.

Подобное отношение впоследствии усиливалось, расширялось и привело к противопоставлению интересов рабочих и крестьян и созданию конфликта между городом и деревней.

Во время гражданской войны сложились условия для обострения этого искусственного антагонизма. Большевики с яростью проводили политику военного коммунизма по отношению к крестьянству, вооруженные отряды изымали излишки зерна и сельхозпродуктов для снабжения городов и Красной армии (которая насчитывала до 5 миллионов человек). Зачастую эти отряды не довольствовались излишками и изымали весь урожай, включая необходимые продукты питания и зерно для посева. Ленин делает следующее признание: «Своеобразный "военный коммунизм" состоял в том, что мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьянина продовольствия...»6.

Кроме зерна и овощей подлежали изъятию лошади, фураж, повозки, сапоги, гвозди и т. д., разумеется, без какого-либо возмещения. Таким образом, крестьяне подвергались систематическому ограблению, что привело к трагической ситуации, к их полнейшему обнищанию: у них не было ни сахара, ни керосина, ни табака, ни чего-либо ценного. Их приравняли попросту к скоту, к предметам, не представлявшим никакого интереса. Странный союз!

Это нарастающее удушение крестьянства вызвало отчаянное сопротивление. С одной стороны, продотряды наталкивались на сопротивление вооруженных крестьянских отрядов, что вызывало в ответ карательные операции ЧеКа. С другой стороны, крестьяне начали прятать все, что могло быть конфисковано. Так, в 1920 году более трети урожая не попало под конфискацию. На более высокой стадии сопротивления крестьяне стали производить ровно столько, сколько составляла их потребность, так что к концу 1920 года общая площадь засеянных земель представляла собой только 3/5 того, что было в 1913 году. Теперь большевики в глазах крестьянина стали «новыми господами».

До 1920 года крестьяне тем не менее терпели большевистский режим7 как меньшее зло, в большей степени опасаясь возврата белых, который повлек бы за собой возврат земель прежним собственникам и восстановление всех старых привилегий. Но после поражения последней попытки белых - наступления генерала барона Врангеля,— когда миновала опасность, гнев крестьян взорвался. Вся страна была охвачена пожарами вооруженных крестьянских восстаний: Тамбовская область, бассейн Волги, Украина, Северный Кавказ, Западная Сибирь...

Тем более, что зимой 1920-1921 года сотни тысяч солдат были демобилизованы и вернулись в свои деревни; большей частью они присоединялись к вооруженной оппозиции большевикам. В период с ноября 1920 по март 1921 число этих бунтов все возрастало. В феврале 1921 года, то есть за месяц до Кронштадтского восстания, в одном из докладов ЧеКа приводится цифра 118 крестьянских восстаний.

В Западной Сибири поднялась вся Тюменская губерния, а также большая часть Челябинской, Оренбургской и Омской. С 1920 по 1921 год мятеж охватил Тамбовскую губернию, где повстанческая армия под командованием левого эсера Антонова насчитывала 50 тысяч человек. Только в Западной Сибири под ружьем находилось более 60 тысяч повстанцев. На Украине анархо-коммунистические отряды махновского движения вели партизанскую войну против красной армии вплоть до августа 1921 года.

Большевикам с большими трудностями приходилось бороться с этими повстанческими движениями, и победить их удалось только благодаря превосходству в вооружении и в численности (для победы над Махно понадобились 1 000 000 солдат, Фрунзе, Буденный и все остальные «ассы» Красной армии).

Для осуществления «своей» диктатуры пролетариата8 партии, находившейся у власти, требовалась покорная и слепая сила. С первых же дней была создана политическая полиция, которой было предначертано зловещее будущее: ЧеКа, «часовой революции»9. Армейские комитеты, отряды рабочей милиции и революционных крестьян были расформированы и растворены в красной армии, которая легче поддавалась контролю со стороны центра. Ее возглавили бывшие царские офицеры, превращенные в «военных специалистов», к которым были приставлены политические комиссары.

«Красота и слава нашей партии - это красная армия и чека», - заявлял Зиновьев.

«Всероссийские и местные чека должны быть органами диктатуры пролетариата - беспощадной диктатуры одной партии»10, - писал со своей стороны Петере.

Таким образом, постепенно, начиная с первых дней Октября, все завоевания были обманом отняты у революционных масс, вследствие чего большая часть трудящихся отвернулась от власти, что в значительной мере объясняет первые успехи контрреволюционных наступлений белогвардейцев.

Перед угрозой сил прошлого пролетарии села и города предпочли, несмотря на все, эту власть, которая им обещала быть гарантом их требований. Они закрыли глаза на все более авторитарные методы этой диктатуры партии; победившая революция должна была пройти через эти жертвы. Союз революционеров был необходим для победы над всеми объединившимися силами русской и международной реакции. Ради этой цели трудящиеся массы были готовы перенести все лишения, растратить лучшие свои силы. Многие пожертвовали своими жизнями, считая, что это ускорит освобождение труда не только в России, но и во всем мире. Их уже не было в живых, когда впоследствии можно было убедиться, что все эти жертвы послужили только для того, чтобы установить еще более безжалостное, чем прежде, отчуждение трудящихся.

Политическая монополия большевиков на революцию усиливалась по мере ликвидации их попутчиков: волны арестов обезглавили ряды анархистов, левых эсеров и максималистов. Они были неудобными свидетелями, тем более, что осуждали, перед лицом трудящихся, отказ власти от завоеваний Октября: восстановление смертной казни, капитулянтский Брест-Литовский мир, создание ЧеКа и профессиональной армии, возврат «буржуазных специалистов», от простых тюремщиков и держиморд до царских чиновников и офицеров, не обходя и бывших владельцев заводов; саботирование рабочего контроля и советов и военизация труда.

Официально все эти уступки представлялись как временные11 и необходимые для сохранения «первого в мире рабочего государства». То, что это выглядело противоположным идеалам революции, - только видимое противоречие, поскольку партия обладала всеми правами, чтобы распоряжаться будущим революции и приравнивала его к своим узким партийным интересам. Следовательно, ничто не могло сдерживать большевиков: «У нас новая мораль. Наша гуманность абсолютна, ибо в основе ее славные идеалы разрушения всякого насилия и гнета. Нам все дозволено, ибо мы первые в мире подняли меч не ради закрепощения и подавления, но во имя всеобщей свободы и освобождения от рабства»12.

Отсюда применение старого далеко идущего принципа, который объясняет все: «цель оправдывает средства». Красный террор использовался вначале по отношению к контрреволюционным элементам из бывших привилегированных классов, затем был распространен на всех противников диктатуры пролетариата, то есть партии, которые с этого момента будут, также как и первые, рассматриваться как мелкие буржуа, кулаки, наемники реакции и т. д.

Эта машина репрессий будет доказывать свою эффективность до такой степени, что повернется против своих вдохновителей и раздавит их самих.

Самые искренние революционные элементы в партии, по крайней мере вначале, оказались в тисках этой логики. Выбирая между революцией и партией, они в большинстве своем отдадут предпочтение партии. Это очень хорошо выразил один из певцов большевизма Виктор Серж: «Британский патриотизм очень хорошо выражен в сильном лозунге: "Неважно, права она или нет, это моя страна! Большевистский образ мыслей предполагает, и это качество бесценно в классовой войне, одинаковый патриотизм по отношению к классу и партии: лучше быть неправым вместе с партией пролетариата, чем быть правым, но против нее. Никакая другая революционная мудрость не является более глубокой»13. Точно также оппозиция внутри партии не ставит под сомнение природу власти, она требует лишь внутрипартийной демократии и «действительно рабочей» диктатуры, не замечая в этом фундаментальных противоречий с революцией.

Их критическое сознание задушено верой в догму партии, догму, которая делает их глухими по отношению к пролетарской действительности. Один из главных тезисов Ленина, значение которого не было должным образом оценено в то время, состоял в проповеди государственного капитализма:

«[...] прямо уже гомерический смех вызывает открытие, сделанное "левыми коммунистами", будто Советской республике при "правобольшевистском уклоне", грозит "эволюция в сторону государственного капитализма". Вот уже подлинно, можно сказать, напугали! И с каким усердием повторяют "левые коммунисты" и в тезисах, и в статьях это грозное открытие...

А того не подумали, что государственный капитализм был бы шагом вперед против теперешнего положения дел в нашей Советской республике. Если бы, примерно, через полгода у нас установился государственный капитализм, это было бы громадным успехом и вернейшей гарантией того, что через год у нас окончательно упрочится и непобедимым станет социализм.

[...] Ни один коммунист не отрицал, кажется, и того, что выражение социалистическая Советская республика означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание новых экономических порядков социалистическими.

[...] Пока в Германии революция еще медлит "разродиться", наша задача - учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание еще больше, чем Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства.

[...] Рабочие - не мелкие буржуа. Они не боятся крупнейшего "государственного капитализма", они его ценят, как их, пролетарское, орудие, которое их, Советская, власть употребит в дело против мелкособственнического распада и развала»14.

Запомним это «гениальное» определение пути, ведущего к социализму: капиталистическая государственная монополия и повторенная фраза Руссо: «Бороться с варварством варварскими методами». Но что представляет собой это пресловутое государство? Зиновьев отвечает на этот вопрос без обиняков:

«Государственный капитализм - это тот самый который мы сумеем организовать, тесно связан с государством: а государство - это рабочие, их часть самая прогрессивная, это их передовой отряд, это мы!»15.

Как далеко мы ушли от государства типа Парижской Коммуны, за которое ратовал Ленин в работе Государство и Революция*. Мы можем наблюдать скрытое логическое продолжение этого тезиса: социализм в отдельно взятой стране - СССР, бастионе мирового социализма.

Эта «новая» и «оригинальная» концепция пролетарской революции требует все же некоторых объяснений. Кое-кто усматривает в политике Ленина того времени или «действенный» эмпиризм, или преднамеренный оппортунизм, в зависимости от занимаемой ими точки зрения. Однако это положение является для Ленина постоянным, как он сам об этом заявляет:

«Кричащим меньшевикам мы укажем просто хотя бы на то, что еще весной 1918 года коммунисты провозгласили и защищали идею блока, союза с государственным капитализмом против мелкобуржуазной стихии. Три года тому назад! В первые месяцы большевистской победы! Трезвость была у большевиков уже тогда»16.

Дело в том, что Ленин всегда стремился быть верным историческому материализму, по крайней мере в «своем» его понимании. Он выдвинул государственный капитализм в качестве антитезиса частнособственническому капитализму Керенского, поскольку государственный капитализм готовил экономическую основу для установления социализма, занимающего место синтезиса в этом диалектическом построении. Диалектические скачки между этими различными фазами, например, момент превращения государственного капитализма в социализм, якобы должны быть обеспечены партией.

Очевидная порочность этого диалектического рассуждения состоит в выборе антитезиса: государственный капитализм не может быть ни противоположностью, ни антиномией частному капитализму, он является всего лишь его следствием. Отметим механистичность и ложность такого рассуждения: в нем недооценивается человек как субъект истории, он рассматривается лишь как механический продукт определенных экономических условий. Кроме того, желание искусственно контролировать движение истории под строгим надзором партии свидетельствует об идеалистическом волюнтаризме, полной противоположности диалектическому марксизму, к сторонникам которого настойчиво причислял себя Ленин. Это ему не помешало обрушиться на тех, кто действительно дал диалектическую критику ситуации: участников Крондштатского восстания, махновское движение, Антонова и другие пролетарские восстания.

Ленин с удивительной легкостью маневрирует среди всех этих противоречий и даже возводит их в закон, в котором состоит для него вся «соль диалектики».

Так, в отношении пролетариата он заявляет:

«Пролетариатом называется класс, занятый производством материальных ценностей в предприятиях крупной капиталистической промышленности. Поскольку разрушена крупная капиталистическая промышленность, поскольку фабрики и заводы стали, пролетариат исчез. Он иногда формально числился, но он не был связан экономическими корнями.      

Если капитализм восстановится, значит восстановится и класс пролетариата, занятого производством материальных ценностей, полезных для общества, занятого в крупных машинных фабриках, а не спекуляцией»'7.

Какая ошеломляющая логика: нет капитализма, нет пролетариата! Значит, давайте оживим или быстренько создадим капитализм! Единственная разница состоит в том, что партия сохраняет свою власть: «пролетарское» государство.

Приведем еще одно высказывание с «диалектическим» объяснением этой странной концепции:

«И мы, научившиеся немного за три и четыре года резким поворотам (когда требуется резкий поворот), стали усердно, внимательно, усидчиво (хотя все еще недостаточно усердно, недостаточно внимательно, недостаточно усидчиво) учиться новому повороту, "новой экономической политике". Пролетарское государство должно стать осторожным, рачительным, умелым "хозяином", исправным оптовым купцом... [...] Оптовый купец, это как будто бы экономический тип, как небо от земли далекий от коммунизма. Но это одно их таких именно противоречий, которое в живой жизни ведет от мелкого крестьянского хозяйства через государственный капитализм к социализму»18.

Действительно, Ленину захотелось поиграть в «ученика чародея», выставляя напоказ всю безответственность своего поведения. Вся тяжесть ответственности перед пролетариатом и историей за суждения о будущем социальной Революции в России и в мире, построенные на основе ошибочных схем, ложится на него

Один из лучших анализов эволюции большевистской власти в эту эпоху был сделан Антоном Силигой, хорватским коммунистом, пребывавшем в СССР с 1926 по 1935 год, сосланным в Сибирь, где его видение революции обогатилось благодаря контактам с политическими ссыльными различных политических направлений, постоянно обменивавшимися своими мнениями.

Силига анализирует этот период следующим образом:

«Советское правительство и высшие круги коммунистической партии начали проводить в жизнь свою программу усиления власти бюрократии. Наделение "исполкомов" властью, которая до сих пор принадлежала советам, подмена диктатуры класса диктатурой партии, перемещение власти внутри самой партии с ее членов на кадровых работников, замена двойной власти бюрократии и рабочих на заводах единственной властью аппарата, все это должно было "спасти Революцию"!

Именно в это время Бухарин выступил с защитной речью в пользу "пролетарского бонапартизма". "Ограничивая самого себя", пролетариат якобы облегчил борьбу против буржуазной контрреволюции. Таким образом проявляла себя уже огромная и почти мессианская самодостаточность коммунистической бюрократии. [...]

В революции, проведенной изначально во имя осуществления социализма, не так удобно сказать напрямик: "Теперь мы новые господа и новые эксплуататоры". Гораздо легче назвать изъятие заводов у рабочих "победой социалистического способа производства", господство бюрократии над пролетариатом "усилением диктатуры пролетариата", а новых эксплуататоров "авангардом пролетариата". Поскольку помещики были уже "защитниками крестьян", буржуазия "авангардом народа", бюрократы, конечно же, могли быть "авангардом пролетариата". Эксплуататоры всегда считали себя авангардом эксплуатируемых.

[...] В очередной раз история подтвердила справедливость следующей фразы из старого революционного гимна: "Никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и ни герой", справедливость лозунга рабочего движения: "Освобождение трудящихся будет делом рук самих трудящихся". Современные революции должны будут добиться осуществления полного социализма, или же они неминуемо превратятся в антипролетарскую, антисоциалистическую контрреволюцию"»19.

Таким образом, непосредственно сразу после октябрьской революции были определены главные черты большевистской власти и строя. Вырождение «рабочего государства», которым, по Троцкому характеризуется сталинский период, было только достойным продолжением. Сталин развил до предела уроки своего учителя Ленина.

I СОДЕРЖАНИЕ I   I ДАЛЕЕ I