Библиотека СКТ: Александр СКИРДА            ВОЛЬНАЯ РУСЬ


                            (ОТ ВЕЧЕ ДО СОВЕТОВ 1917 года)       Издательство "Громада"  ПАРИЖ 2003

 

 

Спор о мире

 

Уже до отмены крепостного права в 1861 году многие земельные собственники осознали низкую продуктивность рабского труда, и некоторые из них поддались соблазну, сохранив за собой собственность на землю, освободить своих крепостных с тем, чтобы превратить их в оплачивавмых рабочих. Они натолкнулись на категорический отказ крестьян, которые отвечали, что их личности принадлежат помещикам, поскольку те находятся на царской службе, но земля, напротив, принадлежит им самим, крестьянам, так как они ее обрабатывают с незапамятных времен. Поражение России в Крымской войне 1854 года против французов и англичан, пришедших на помощь Оттоманской империи, ярко высветило пороки царского режима. Поэтому новый царь, Александр II, принял решение провести в стране реформы «сверху, пока это не началось снизу», по его собственным словам. Закон от 19 февраля 1861 года отменил, таким образом, крепостное право, но обязал при этом общины выкупить обрабатываемые ими земли у прежних собственников. Крестьяне оказались обобранными во всех отношениях: их заставляли выкупать отнятые у них земли, причем по недоступной цене, и, что стало отягощающим обстоятельством, помещики сохраняли за собой в ущерб крестьянам лучшие земли. Государство выплачивало помещикам аванс и принимало на себя обязательство получать с крестьян ежегодные платежи на протяжении сорока девяти лет. Впоследствии, в 1906 году, сумма выкупа была снижена наполовину, затем упразднена, поскольку социальная буря стала слишком сильной. Внешнюю подправку режима дополнило создание земств, территориальных собраний, объединявших представителей всех социальных групп, разумеется, крестьянские общины в них были представлены недостаточно. В выигрыше оказались, конечно, земельные собственники, которые получили за сорок два года в два с половиной раза больше стоимости своих земель, сумму, которую они растранжирили на ненужные расходы, а не на повторное инвестирование, как могли наивно думать некоторые экономисты. Вследствие этого крестьяне оказались без достаточного количества земли и были вынуждены наниматься в батраки к помещикам или же арендовать у них землю. Новый закон также способствовал тому, что червь индивидуальной собственности проник в общинный плод, позволяя некоторым выйти из мира, при условии, что две трети общины дают на это свое согласие. Очень немногие смогли или захотели воспользоваться этой возможностью, но благодаря уловкам внешних мошенников - торговцев, кабатчиков, продажных чиновников, одним словом, мироедов -некоторые продали свои наделы. Таким образом, общины потеряли значительные участки земли. Этими новыми собственниками были те, кого впоследствии стали называть «кулаками» («зажатый кулак» в русском языке - символ жадности). Это медленное разрушение осталось, тем не менее, по тем временам незначительным.

Именно в это время среди революционных теоретиков возник основной спор о русском пути к социализму и роли, которую в нем должна сыграть община. Все были согласны признать в ней пережиток так называемого первобытного коммунизма, стадии, которую прошли все человеческие общества, начиная с древнейших времен. Были известны ее современные эквиваленты: немецкая марка, украинская громада, сербская задруга, швейцарские и южногерманские аллеменды, яванская десса, индусское селение и другие, менее совершенные формы. Одним словом, эта стадия была характерна для всех обществ, которые переходили от кочевого и пастушеского состояния к земледелию. При этом большинство стран и обществ развивались, упраздняя частную собственность, и это рассматривалось как проявление прогресса. Некоторые экономисты, в особенности эпигоны Маркса, несмотря на приведенное выше мнение их учителя, считали, что община препятствовала экономическому развитию и ей на смену должна была прийти частная капиталистическая собственность. Следовательно, на их взгляд, этот пережиток феодальной эпохи должен был исчезнуть и уступить место сельскохозяйственной капиталистической эксплуатации, которая в свою очередь создаст сельский пролетариат и так далее, следуя классической механистической марксистской схеме. Некоторые даже рассматривали общину как изобретение царизма из-за существовавшей в ней коллективной административной и налоговой ответственности (круговой поруки)!

Петр Кропоткин легко опроверг эти взгляды в своем фундаментальном исследовании Взаимная помощь, в котором он приводит многочисленные факты существования деревенских и сельских общин в разных странах и цивилизациях на протяжении истории и приходит к следующему выводу: «Одним словом, мы не знаем ни одной человеческой расы, ни одного народа, которые не прошли бы в известном периоде через деревенскую общину. Уже один этот факт опровергает теорию, в силу которой деревенскую общину в Европе старались представить порождением крепостного права. Она сложилась гораздо ранее крепостного права, и даже крепостная зависимость не смогла разбить ее. Она представляет всеобщую ступень развития человеческого рода, естественное перерождение родовой организации, - по крайней мере, у всех тех племен, которые играли, или до настоящего времени играют какую-нибудь роль в истории»43.

Преобладающее большинство русских революционеров были убежденными сторонниками сохранения и усовершенствования общины, доверяя коммунистическому инстинкту мужиков. Достаточно было избавиться от ее патриархальности, предоставить большую свободу ее членам и улучшить методы хозяйствования. Приведем по этому поводу мнение самого известного русского экономиста того времени Максима Ковалевского: «Мы первые заявляем, что считаем ее жизнеспособной, то есть в состоянии приспособиться к требованиям ведения менее экстенсивного сельского хозяйства, способного удовлетворить требования не только местного потребления, но и международного рынка. Но для этого потребуется заменить систему периодических разделов коммунистическим производством. Ее ростки мы видим в этой совместной обработке земли, иначе говоря, в обычае оставлять неразделенными некоторые земли для того, чтобы иметь возможность обрабатывать их усилиями всех сельчан. [...] Владея орудиями труда и осуществляя совместное производство при условии разделения урожая на равные части между всеми ее членами, община в конечном счете стала бы осуществлением, по крайней мере, частичным, мечты об идеальном современном обществе»44.

Каковы причины трудностей, с которыми сталкивалась община? В 1905 году французский экономист Жорж Альфасса, поддерживавший идею общины, дает следующий их перечень:

 

«1. Маленькие размеры наделов и участков;

2. Отсталый характер сельского хозяйства - кризис того времени в России, - отсутствие сельскохозяйственных кредитов;

3. Слишком высокие налоги и солидарный принцип их оплаты;

4. Неконтролируемая власть мира над всем, что касается раздела земель, и соперничество богатых и бедных семей; вытекающие из этого злоупотребления: захват земли первыми в ущерб вторым;

5.  Медленное и постепенное исчезновение мелкого домашнего производства»45.

 

Из этого перечня видно, что две причины предопределяют все остальные: маленькие размеры наделов и слишком высокие налоги. Действительно, рост населения повлиял на сокращение площадей, подлежащих разделу, и в особенности большая часть земель, пригодных для обработки, зачастую наилучших, оставалась во владении прежних собственников, царской семьи и церкви. Кризис того времени был вызван обесцениванием бумажного рубля и падением мировых цен на зерновые. Это вызвало величайшие лишения и голод на протяжении 1890 годов. Приток золота франко-русских займов был использован для промышленности и железных дорог, не считая того, что им набивали карманы люди, близкие к привилегированной прослойке общества. Власть не уделяла должного внимания сельскому хозяйству, но не забывала выжимать последние соки из общин. Приведем по этому поводу мнение Жюля Юрэ, автора увлекательной книги Исследование социальной проблемы в Европе (Enquete sur la question sociale en Europe), вышедшей в 1897 году. Автор с наилучшими намерениями отправился в Россию, чтобы «проводить наблюдения и сравнивать» непосредственно на месте. Его свидетельство настолько красноречиво, что заслуживает более подробного рассмотрения. В Санкт-Петербурге его поразило повсюду «то же ощущение глубокой печали, то же спокойствие, та же чудовищная тоска в голубых глазах и на бесстрастных лицах». Он попытался прочесть те несколько французских газет, которые пропускали в Россию, и нашел в них целые полосы, закрашенные огромными прямоугольниками черной краски, и узнал, что это здесь называется «замазать черной икрой». Когда он зашел на почту, его попытались заставить снять головной убор перед портретом царя. Во время посещения большой ткацкой фабрики его сопровождал «любезный и умный инженер», который ему объяснил, что «мужик - это большой ребенок, смирившийся ребенок, апатичный и в глубине души безразличный ко всему, неспособный на бунт». Этот инженер разговаривал с рабочими и мастерами таким «слегка ворчливым, слегка покровительственным и слегка отцовским тоном», как все «знаменитые врачи» разговаривают в больницах с выздоравливающими. Он обращался к ним на ты и не гнушался при случае дать им «подзатыльник».

Хозяин и директор предприятия принял Жюля Юрэ очень любезно, но когда узнал о цели визита, то заявил напрямик: «Здесь нет никакого социального вопроса, и быть не может», русский рабочий очень доволен своей судьбой. Впрочем, в России, собственно говоря, нет или почти нет рабочих, поскольку «это крестьянин, которому хозяйствование на земле не дает достаточно средств на жизнь и оплату налогов и которому приходится каждый год с осени до весны бросать свою деревню, свою общину и идти в город работать на заводе, [...] это существо, мозг которого питается только идеей о боге и царе, и у которого нет, как у ваших западных рабочих, потребности в перемене, в движении, в недовольстве... Вы меня понимаете, месье? Это примитивное существо, дикарь, если хотите, но в его инстинктах нет ничего жестокого, его отличает простодушие и открытость ума, но он невежествен и благодушен, кроме всего прочего». Этот милейший человек объяснил ему, что рабочий зарабатывает 4 рубля в неделю, работая при этом по тринадцать — четырнадцать часов в день, и что «никто не жалуется». Забастовки запрещены законом, а нарушители караются тюремным заключением. При этом он все время негромко смеялся и производил впечатление «счастливого директора процветающего пансиона, который как будто развлекался, рассказывая о мелких грешках невинных и хорошо воспитанных учеников». Юрэ, тем не менее, заметил одного рабочего, который ему показался более несчастным, чем остальные, и спросил, чем он так озабочен. Рабочий, теребя в руках картуз, объяснил ему, что он приехал из деревни, что его земля становится все более бесплодной и не приносит ему достаточно средств ни для того, чтобы прокормить семью, ни чтобы уплатить налоги, за их неуплату он был наказан кнутом. «Как! Вы не знали об этом обычае?» - воскликнул гид-переводчик Юрэ, широко раскрыв глаза от удивления46. Юрэ продолжил свое исследование и поехал в самую глубинку России, чтобы увидеть деревенскую общину. Староста на его вопрос о том, что следовало бы сделать, чтобы улучшить положение, ответил: «Вокруг нашей общины слишком много хороших земель, у господ их больше, чем у всех крестьян вместе взятых... надо бы расширить общинные земли... И потом... и потом... - он перешел на шепот, как будто устыдился того, что он говорил, - много налогов... много налогов...»47.

Как удивляться судьбе этих «милейших» людей, которые не остерегались «тихой воды» и нисколько не заботились о судьбе своих ближних? Нельзя не провести в этом случае параллель с другими временами и политическими режимами.

Как мы видели, противостояние между бедными и богатыми разжигалось царской властью. Что касается кустарного производства, оно, не имея капиталов всецело зависело от жадных заводчиков.

Недовольство крестьян этой ситуацией стало проявляться в 1901-1902 годах, а затем с еще большей силой вследствие русско-японской войны 1904 года, в нападениях и поджогах («красных петухах») помещичьих усадьб и имущества, которые часто разрушались дотла, чтобы их хозяева и остатки проклятого прошлого исчезли навсегда из деревенской жизни. Обеспокоенная этими бунтами самодержавная власть, считавшая до сих пор мир опорой своей системы, решила исправить положение, попросту устранив его. Это были известные столыпинские законы 1906 года48, которые позволяли каждому члену общины потребовать свой надел в полную личную собственность. До 1914 года около 2 400 000 семей, то есть одна десятая общего числа, вышли, таким образом, из сельской общины. Следует уточнить, что около миллиона из них продали свои наделы, главным образом общине, и ушли в город, уехали в Сибирь или в другие места. Те 1 400 000 семей, которые оставили свои наделы и относительно разбогатели, пополнили ряды «кулаков». Следует отметить тот факт, что значительная часть крестьян впоследствии до 1914 года и в особенности во время войны 1914-1916 годов попросилась обратно в общину. Привычка к солидарности оказалась сильнее, чем якобы существующий инстинкт частной собственности и присущая ему страсть к наживе. Для многих крестьян, вышедших из общины, одной из причин, подтолкнувших их к возвращению, была передача земли детям. Действительно, в случае раздела, если детей было много, они рисковали оказаться с наделом, меньшим, чем тот, который они получили бы автоматически, достигнув 20 лет, оставшись в общине. Таким образом, столыпинская реформа не смогла победить общину, которая по-прежнему владела четырьмя пятыми крестьянских земель, что составляло около 20 000 000 крестьянских хозяйств при 4 600 000 индивидуальных. По данным международного статистического ежегодника 1913 года, в европейской части России насчитывалось 395 192 443 десятин (десятина = 1,1 гектара) пашни, лугов, лесов и т. д. Из этого общего количества 25,8% составляли земли, находившиеся в частной собственности (больше половины которых принадлежало знати, одна десятая - кулакам), 35,1% составляли земли, находившиеся в общинной и коллективной собственности, и 39,1% принадлежали царской семье, церкви и различным учреждениям. По официальной статистике сельское население составляло 86% из 180 миллионов всего населения страны, из них 100 миллионов крестьян жили в 240 тысячах сельских общин (180 тысяч только в России). Знать в 1914 году насчитывала только 1 200 000, то есть едва 1 % населения (из которых 100 000 человек, принадлежавших к высшей знати, были крупными земельными собственниками). Промышленных рабочих насчитывалось около 3 миллионов, менее 2%. Городское население, включая буржуазию, составляло около 10%. Эти цифры говорят сами за себя и позволяют лучше понять положение в стране накануне 1917 года49.

Теоретик либертарного коммунизма Петр Кропоткин отмечает, что общинная система находила сторонников даже там, где не было никаких общинных традиций, в частности в менонитских немецких колониях на Волге, и расширяла свою сферу на Украине, где преобладала частная собственность. Забегая несколько вперед, рассмотрим, какая судьба ожидала общину во время русской революции и большевистской диктатуры. Сошлемся на свидетельство Пьера Паскаля: «Пришлось признать, насколько могущественными были учреждения, подобные сельской общине: все мелкие индивидуальные хозяйства, хутора, созданные десяток лет назад в силу столыпинских законов, сразу же исчезли, так же окончательно, как и большие земельные владения, которые были поглощены общинами. Что-то вроде крестьянской демократии распространилось к 1917-1919 годам по всей России. Но это продолжалось недолго. Партия, которая захватила власть, имела совершенно другой идеал: внедрение в России индустриального и механизированного общества. Для нее крестьянская культура была лишь варварством и глупостью: она провозгласила ей войну не на жизнь, а на смерть. Эта война, как нам кажется, сегодня завершилась исчезновением самого крестьянина как независимого элемента»50.

Большевистскому режиму удалось то, что не удалось Столыпину и самодержавию!

 

I СОДЕРЖАНИЕ I   I ДАЛЕЕ I

 

Хостинг от uCoz