Библиотека СКТ: В. А. Должиков  М.А.БАКУНИН И СИБИРЬ (1857-1861 г.г.)

ГЛАВА 4. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ СИБИРИ В БАКУНИНСКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ НАСЛЕДИИ

Анализ бакунинского эпистолярно-публицистического наследия подтверждает, что в Сибири ссыльный революционер не оставался безучастным наблюдателем. Очень многие проблемы, волновавшие сибирскую общественность на рубеже 50—60-х гг. XIX в., нашли свое отражение в его сочинениях и письмах. М.А.Бакунин поддержал и углубил ценную традицию, идущую от А.Н.Радищева, декабристов и других представителей русской прогрессивной общественной мысли.

Уже в августе 1857 г., после „недолгого и необширного изучения этого края", он обобщил свои первые впечатления в полуофициальном письме к Я.Д.Казимирскому1. „Сибирь,— с воодушевлением писал Бакунин, — благословенный край (разр. моя.— В.Д.), хранящий в себе богатства неиссякаемые, необъятные, свежие силы, великую будущность и представляющий ныне для умственных, равно, как и для материальных интересов предмет неистощимый"2. Отмежевываясь от официальной дворянской историографии и публицистики, изображавших Сибирь в виде некоей „ледяной пустыни", населенной одними каторжниками, в противовес реакционному идеологическому мифу, Бакунин выдвинул тезис о „благословенном крае" — потенциально богатом и перспективном районе страны, который мог бы, по его убеждению, стать гигантским резервом динамичного экономического, социально-политического и культурного развития России.

Наиболее полно „сибирская" тема отразилась в публицистических посланиях Бакунина 1860 г. в Лондон А.И.Герцену и Н.П.Огареву, а также в его статье, опубликованной под псевдонимом „Ю.Елизаров" в двух номерах иркутской газеты „Амур" за 1861 г.3 Кроме того, интересные суждения по сибирской тематике рассеяны в бакунинских работах начала 1860-х гг., написанных сразу после побега за границей.

Заметки М.А.Бакунина о Сибири представляют собой достаточно цельный мировоззренческий блок, в котором зафиксированы его идейные искания тех лет. Накопленный за время пребывания в крае фактический материал использовался им для теоретических обобщений и стал, по сути, фундаментом новой революционной программы, нацеленной на применение в общенациональном масштабе. Воззрения Бакунина на Сибирь 50—60-х гг. XIX в. имеют определенную историографическую и научную ценность, потому что в них отразились социально-политические установки одного из самых крупных представителей русской революционной мысли. Следует учесть, что Бакунин стоял у истоков целого направления в дореволюционной отечественной демократической историографии Сибири. Ведь именно он являлся наиболее авторитетным теоретиком-идеологом революционного народничества 70-х гг., среди деятелей которого впоследствии оказалось немало известных исследователей Сибири. П.А.Голубев, Н.М.Зобнин, Д.А.Клеменц, П.А.Кропоткин, СЛ.Чудновский и другие авторы народнического направления руководствовались принципами разработанной Бакуниным радикально-демократической методологии анализа общественных явлений. Идейное воздействие со стороны Бакунина испытывали также Г.Н.Потанин, С.С.Шашков, Н.М.Ядринцев и некоторые другие исследователи Сибири дореволюционного времени. Наконец, нам кажется вполне правомерной постановка вопроса об известном влиянии Бакунина на марксистскую дореволюционную и советскую историографию края. Действительно, нельзя же не учитывать, что марксистская историческая мысль в России развивалась в сложном взаимодействии с демократическими идейными течениями. Отбрасывая некоторые теоретические выводы русских историков-демократов XIX в., исследователи Сибири марксистского направления диалектически осваивали позитивные достижения предшественников. Заметим особо, что по вопросу о литературном наследии дореволюционных историков Сибири, принадлежавших к народническому демократическому течению, в современной историографии давно ведется полемика. В этой связи необходимо указать на дискуссию по социально-экономической проблематике Алтая кабинетских времен между А.П.Бородавкиным, С.СЛукичевым, Л.Г.Сухотиной, А.Т.Топ-чием, с одной стороны, и Г.П.Жидковым, Л.М.Горюшкиным, М.М.Громыко, Н.А.Миненко — с другой. Характерно, что авторы, принадлежащие к первому направлению, разделяют наиболее важные оценки и выводы Голубева, Зобнина, Шашкова, Чудновского и других дореволюционных исследователей-демократов Сибири и Алтая. И, напротив, историки, входящие во вторую группу, в основном отвергают оценочный материал, который содержится в работах указанных выше исследователей4.

Следует отметить, что в отечественной исторической литературе практически нет работ, в которых бы специально анализировалось эпистолярно-публицистическое наследие Бакунина сибирских лет5. Так, в обобщающем историографическом очерке Ё.Г.Мирзоева достаточно подробно освещаются, к примеру, воззрения на Сибирь Д.И.За-валишина, одного из главных бакунинских оппонентов по идейной полемике 50—60-х гг. Автор данной работы дает явно завышенную оценку публицистике Завалишина, называя ее „образцом бескорыстности(!) и гражданского мужества"6.

Оценивая идейные позиции Завалишина по ряду проблем социально-экономической жизни региона, Мирзоев попутно характеризует бакунинские воззрения на Сибирь, по существу, как антидемократические7. В результате искажается реальное место этих двух деятелей в историографии Сибири XIX в. По сравнению с Мирзоевым, который хоть и в негативном смысле, но все же упоминает о Бакунине в своей работе, Л.М.Горюшкин и Н.А.Миненко, авторы солидного монографического исследования, вообще игнорируют его участие в теоретической разработке проблем истории Сибири8. „Фигура умолчания", к которой нередко прибегают авторы в отношении М.А.Бакунина, лишний раз убеждает нас в необходимости специального изучения данной темы.

Особое место в публицистическом наследии М.А.Бакунина периода сибирской ссылки занимает яркая, необычайно выразительная характеристика общественных отношений, господствовавших в дореформенную эпоху в Алтайском и Нерчинском горных округах. Следует подчеркнуть, что Бакунин первым из русских демократов XIX в. сумел понять специфику социального статуса мастеровых и приписных крестьян, трудившихся в системе сибирских горных заводов. „Я ознакомился с их состоянием в Томской губернии9,— сообщал он издателям „Колокола",— где их приписано более 130.000 к Алтайским горным заводам"10. Являясь одним из корреспондентов Вольной русской типографии, Бакунин привлекал внимание А.И.Герцена к „алтайскому вопросу". Именно от него впервые узнали о существовании в Сибири крепостнических порядков Герцен и Огарев. „А знаете, что такое горные крестьяне?— писал в Лондон Бакунин,— это — крепостные (разр. моя.—В.Д.), в десять раз более разоренные, угнетенные и несчастные, чем самые бедные помещичьи крестьяне"11. Укажем поэтому, что приоритет в постановке вопроса о крепостничестве в Сибири принадлежит как раз Бакунину, а не Герцену12. Последний только воспользовался готовыми теоретическими разработками своего соратника и друга.

По-видимому, Бакунин вначале не подозревал о существовании за Уралом крепостничества. Царское правительство предпочитало помалкивать об этом, а либерально-дворянская историография, в свою очередь, распространяла выгодный самодержавию идеологический миф о Сибири — „стране вольности" и „мужицком царстве"13. Неудивительно, что даже передовые общественные деятели России до поры разделяли подобные взгляды.

Выявив столь важную черту в социально-экономических отношениях, господствовавших на Алтае, Бакунин поделился своим открытием с А.И.Герценом, не без оснований рассчитывая, что через "Колокол" об этом факте узнает вся прогрессивная общественность России14. Он специально разъяснил, что приписные крестьяне Алтайских заводов, точь в точь как и другие категории закрепощенного населения страны, „... платят подати и несут все прочие натуральные и денежные повинности ... рекруты их поступают только не в солдаты, а на 25-летнюю каторжную работу в серебряных рудниках"15. Условия труда мастеровых, как верно заметил Бакунин, по своей тяжести близки были к положению осужденных на каторгу. Заметим особо, что эту его оценку разделяют современные исследователи А.П.Бородавкин, А.Т.Топчий и др.16

Вывод о феноменально высоком уровне эксплуатации трудящихся на горных заводах Алтая М.А.Бакунин иллюстрировал фактическим материалом.„Как крепостные императорского кабинета,— указывает он на главного угнетателя и конкретного владельца „горных крестьян",— они несут барщину и какую еще барщину! во всякое время, во время работ (т.е. в страдную пору, когда „день год кормит".— В.Д.), в распутицу, они должны по приказанию, по чистому произволу горного начальства возить лес, дрова, уголь, руду за 100, за 200, иногда за 300 верст"17. Кроме заводской барщины другой повинностью, не менее тяжелой для приписных крестьян, как считает Бакунин, была принудительная поставка горнозаводскому ведомству продуктового и фуражного зерна, обязанность „... продавать свой хлеб исключительно на заводы и по предписанию Чевкина (Чевкин Константин Васильевич — начальник корпуса горных инженеров, член Кабинета Е.И.В. в 30—50-е гг. XIX в., ярый крепостник-реакционер.— В.Д.), изданному в 1832 году, отнюдь не дороже 28 копеек за пуд ржаной муки"18. Обязательные поставки провианта и фуража на заводы по монопольно низким ценам, произвольно устанавливаемым горной администрацией, разоряли крестьянские хозяйства. «Это была,— как отмечает А.П.Бородавкин,— „незаконная" повинность, так как ни законами, ни горными уставами она не была предусмотрена, но тем не менее для крестьян эта повинность была вполне реальной»19.

Необходимо указать, что Бакунин первым из дореволюционных исследователей Сибири вскрыл принудительный характер товаризации хозяйства приписных крестьян, искусственно стимулировавшейся кабинетским начальством и в особенности горнозаводской администрацией. Судя по всему, он понимал, что, действуя таким образом, Кабинет, во-первых, увеличивал норму получения прибавочной стоимости, а во-вторых, препятствовал развитию мелкотоварного крестьянского хозяйства, консервируя натуральный его характер и воспроизводя соответствующую данному укладу патриархальную психологию. Основные феодальные повинности приписных крестьян Алтая выявлены Бакуниным довольно точно. Позднее его выводы были подтверждены и, главное, подкреплены богатым фактическим материалом в исследованиях П.Голубева, Н.Зобнина, И.Тыжнова, С.Швецова и других историков-демократов народнического направления. Особенно широкую известность в литературе приобрела работа бакунинского „ученика" Н.М.Зобнина „Приписные крестьяне на Алтае", без ссылки на которую не обходится практически ни один из современных исследователей социально-экономической истории Алтайского края эпохи позднего феодализма20. Зобнин почти дословно повторяет выводы М.А.Бакунина о крепостничестве, заводской барщине и принудительных поставках хлеба на кабинетские заводы21. Правда, явно по недоразумению данному автору приписывается первенство в постановке этих проблем-22. Приоритет в данном вопросе по праву принадлежит Бакунину, ибо он первым сформулировал вывод о наличии крепостного права на Алтае в предреформенные годы.

Распространение крепостничества в Сибири Бакунин не ограничивал территориальными рамками Алтайского и Нерчинского горных округов. По его мнению, все русское крестьянство Сибири находилось в зависимости от самодержавно-дворянского государства.

„...Русский и еще более сибирский человек,— указывал он в письме Герцену 1860 г.,— несмотря на все похвалы, расточаемые ему квасными патриотами, беспомощен как ребенок. Полицейское всевмешательство, крепостное право (разр. моя.— В.Д.) и патриархальный деспотизм общины убили, кажется, в нем всякий дух предприимчивости, всякую инициативу"23. „Казенные" крестьяне, с его точки зрения, эксплуатируются больше, чем все другие социальные слои крепостного крестьянства России. „Государственным крестьянам,— считал Бакунин,— живется гораздо хуже, они подвергаются гораздо большим притеснениям и ограблению, чем даже помещичьи крестьяне. Они управляются русскими чиновниками — и этим сказано все"24.Тезис о крепостничестве в Сибири революционер использовал в идейной полемике против региональной разновидности российского либерализма — „сибирефильства" („областничества"). Сторонники этого течения считали самой актуальной для края проблемой колониальную зависимость Сибири от европейского общеимперского центра. Областники отрицали наличие крепостничества в Азиатской России, идеализировали русского крестьянина-сибиряка, всячески превозносили его первопроходческое свободолюбие. За подобными рассуждениями Бакунин справедливо видел консервативное нежелание местной буржуазной общественности включиться в общероссийское освободительное движение. Он заметил, что молодая разночинная интеллигенция Сибири уже в конце 1850-х гг. колебалась в сторону сибирефильства. Пытаясь нейтрализовать эту негативную тенденцию в ее самосознании, Бакунин убеждал молодых патриотов-сибиряков, что в крае, как и повсюду в России, существует крепостное право, а следовательно, имеется объективная основа для антифеодального народного движения.

Определенную историографическую ценность представляют взгляды Бакунина на „амурский вопрос"25, в обсуждении которого он активно участвовал во время своего пребывания в Восточной Сибири.

Значение „Амурского дела" для России оценивалось им очень высоко. Бакунин даже попытался дать краткую хронику этой героической эпопеи, освещая перипетии неравной борьбы, которую вели с могущественными противниками в царском правительстве Н.Н.Муравьев и Г.Н.Невельской. Он проследил весь трудный путь, пройденный сподвижниками Муравьева от первой морской экспедиции к устью р.Амур в мае 1849 г. и до ратификации русско-китайского Пекинского договора, окончательно решившего проблему дальневосточных границ России 26. „Историю приобретения Амура" Бакунин рассматривал не столько как географическое открытие, сколько как арену политического противоборства двух антагонистических общественных сил: сторонников прогресса, патриотов Муравьева и Невельского, с одной стороны, и ярых реакционеров, поборников рутины и косности, царских министров Блудова, Нессельроде и Чернышева — с другой. Даже позиция Николая I, который не слишком мешал Муравьеву и его соратникам, казалась ему честней и дальновидней, нежели та, которую заняли в „амурском вопросе" высшие царские сановники27.

Главному инициатору и вдохновителю Амурской эпопеи Н.Н.Муравьеву Бакунин давал самую восторженную характеристику. „Он (т.е. Муравьев.— В.Д.) совершил чудеса, в особенности чудеса для словолюбивой России,— писал он о дипломатической победе этого крупного политического деятеля на Дальнем Востоке,— привыкшей заменять дело фразами да мечтами: без всякой помощи и поддержки, почти наперекор Петербургу он присоединил к русскому царству огромный благодатный край, придвинувший Сибирь к Тихому океану и тем впервые осмыслил Сибирь"28. Выход России на южный фланг тихоокеанского побережья М.А.Бакунин считал великим историческим актом, равным по значению таким событиям отечественной истории, как прорыв на Балтику и в Черное море. Дальневосточный рубеж он рассматривал как естественную географическую границу страны, как непосредственное продолжение сибирской территории. „Это — новая Сибирь, но благодатная, просвещенная, приморская..."— писал Бакунин А.И.Герцену, оптимистически представляя дальнейшие перспективы развития всего края. „...Сибирь примкнула ныне к океану,— развивал свою мысль Бакунин,— перестала быть безвыходной пустыней, Сибирью"29. Он был убежден, что начинается новая эпоха в отечественной истории, полагая, что создаются предпосылки для преодоления вековой отсталости Азиатской России, для ее приобщения к ценностям мировой культуры. „Мы чувствуем уже это влияние,— с воодушевлением отмечал Бакунин,— в Иркутске, например, мы ближе к Европе, чем в Томске"30. По своему тону бакунинские прогнозы перекликались с аналогичными высказываниями

А.И.Герцена, содержащимися в его письмах 1857 г. к Дж. Мадзини и И.С.Тургеневу, а также в статье „Америка и Сибирь"31 Единство в оценках сущности „амурского вопроса" свидетельствует о том, что Бакунин стремился координировать свои воззрения на Сибирь с теоретической платформой „Колокола". Как верно заметил Б Г Кубалов, отдельные термины, используемые в бакунинских письмах из Сибири 1860 г., заимствованы из публикаций Вольной русской типографии, что подтверждает „прекрасное знакомство со статьями Герцена"32.

Подчеркивая свою осведомленность о взглядах Герцена и Огарева на „амурский вопрос", Бакунин замечает: „Говорить ли вам о политическом значении огромного вновь присоединенного края с благодатным климатом, благодатною почвою, окаймленного двумя судоходными реками и примыкающего к Тихому океану?" В данном пункте он полностью солидарен с точкой зрения издателей „Колокола". „Благодаря Амуру славянское русское царство стало твердою ногою на Тихом океане,— писал Бакунин в Лондон,— и союз с Соединенными Штатами доселе платонический (т.е. желаемый.— В.Д.), стал отныне действительный..."33. Необходимо указать, что в конце 1850-х — начале 1860-х гг. всякое реальное сближение с демократической Америкой рассматривалось прогрессивной русской общественностью в качестве гарантии углубления революционно-освободительного процесса в России. „Если западный ветер не может пройти через царские таможни,— утверждал М.Е.Мехеда, один из последователей Бакунина и Герцена, в своем письме из Иркутска к А.А.Карганову в Петербург,— то зато восточный принесет (разр. моя.— В.Д.) все необходимое для сибиряка — проводником будет Амур и торговля с Америкой"34. Передовые общественные деятели России возлагали большие надежды на „американскую" ориентацию руководителя Восточной Сибири Н.Н.Муравьева. Однако стремление восточносибирской администрации расширить круг прямых контактов с республиканскими Соединенными Штатами встретило сильное противодействие со стороны царского правительства. Верноподданные сановники Александра II, как проницательно заметил М.И.Венюков, всерьез опасались, „чтобы колесница цивилизации не пошла слишком быстро вперед и не создала на Амуре Новой Калифорнии..."35.

Поначалу либеральная общественность Петербурга, выражая коренные интересы буржуазии, одобряла линию Н.Н.Муравьева-Амурского и требовала от правительства все более активных действий на Востоке. Но ее поддержка прогрессивных начинаний Муравьева имела свои пределы и, как выяснилось, была далеко не безусловной. Либеральных деятелей, справедливо замечает исследователь Ю.Д.Акашев, испугала сама возможность решения социально-экономических проблем Сибири революционным путем36. Как только в политическом курсе Н.Н. Муравьева наметилась радикальная тенденция, либералы сразу качнулись от него. Произошла резкая перемена в настроениях петербургской публики, не оставшаяся незамеченной Бакуниным. „Амурское дело, великое по своему существу, по своим несомненным полезным результатам, равно как и по ограниченности, ничтожности средств на него употребленных,— констатировал он,— подвергалось странной участи в России"37. От неумеренных восторгов и лести в адрес инициаторов этого колоссального предприятия, русское образованное общество перешло к злобным нападкам на них. „В Москве и в Петербурге пресерьезно утверждают, что Амур есть пуф,— с негодованием отметил Бакунин,— что даже лодки по нем ходить не могут, что Благовещенск и Николаевск и все села и все станции на Амуре существуют лишь в воображении и в рапортах Муравьева..."38. Особую роль в активизации кампании против Н.Н.Муравьева сыграли статьи по „амурской" проблематике, опубликованные Д.Завалишиным в 1858—1859 гг. в столичных журналах при поддержке адмиралов Путятина и Зеленого39. Санкционировал это провокационное выступление в печати брат царя, генерал-адмирал флота К.Н.Романов. Он, по словам Венюкова, «дал разрешение редакции „Морского сборника" пощипывать „забесившегося сатрапа"»40. В своих статьях Завалишин изображал себя деятелем, стоящим якобы „вне партий" и вовсю спекулировал своим декабристским прошлым. Фактически же он солидаризировал с влиятельными противниками Н.Н.Муравьева.

Сам генерал-губернатор Восточной Сибири, связанный по рукам официальной должностью, в полемику вмешаться не мог. „К сожалению слышу и даже читаю, что об Амуре говорят и пишут много вздору и вздору неблагожелательного,— писал Муравьев из Иркутска Е.П.Ковалевскому,— разумеется, что я опровергать печатно не стану, покуда служу, а когда выйду в отставку, то писать буду не только против этих слухов и статей, но и против всего, что выдержал Амур от Путятина с товарищами"41. Эту задачу попытался решить за него М.А.Бакунин. Консервативной точке зрения на „амурский вопрос", проводившейся официальной и полуофициальной печатью обеих столиц, он противопоставил свое собственное понимание его сущности и значения. В своих публицистических письмах редакторам „Колокола" Бакунин выступил в поддержку прогрессивного политического курса, проводившегося Н.Н.Муравьевым, и остро критиковал Д.Завалишина. „Эти статьи, проникнутые самым мелочным и злым самолюбием,— писал он Герцену,— в которых так и сквозит жалкое оскорбленное я г-на Завалишина... не выдерживают серьезной критики"42. Действительно, какой-либо продуманной альтернативной программы у бакунинского оппонента, по существу, не было. С точки зрения Завалишина, хозяйственное освоение Приамурья развертывалось неправильно потому, что администрация Восточной Сибири пренебрегла его советами. Защита Бакуниным политики Н.Н.Муравьева была встречена „псевдодекабристом" в штыки. „Я обличал действия лжедемократа Бакунина,— с присущим ему апломбом вспоминал Д.Завалишин об этом конфликте, — показав, как лже-либералы сходятся с деспотами (т.е. с Муравьевым.— В.Д.), и прервал все сношения с ним"43.

Заметим особо, что подлинный смысл столкновения М.А.Бакунина с Завалишиным в исторической литературе нередко искажается. Порой взгляды последнего интерпретируются как близкие к революционно-демократическим, а бакунинские воззрения на Сибирь выдаются некоторыми исследователями за консервативные, чуть ли не реакционные. Такой точки зрения придерживаются С.Ф.Коваль, В.Г.Мирзоев, Г.П.Шатрова и многие другие авторы44. Однако еще дореволюционный исследователь В.П.Сукачев справедливо заметил, что завалишинские „памфлеты" против Муравьева „односторонни и предвзяты", что они „... как нельзя более приходились на руку части высших петербургских сфер, недовольной Муравьевым и почему либо не одобрявшей присоединения Амурского края"45. Не считал прогрессивной, и уж тем более демократической, позицию Завалишина в „амурском вопросе" историк Сибири Б.Г.Кубалов. Он, кстати, первым в литературе обратил внимание на склонность „псевдо-декабриста" к политическому доносительству, которую замалчивают указанные выше авторы46.

Очевидно, следует выяснить, кто есть кто, или, иначе говоря, какие в действительности позиции занимали Бакунин и Завалишин в этом конфликте?

Укажем поэтому, что Д.Завалишин, как видно из его статей и писем 1850—1860-х гг., несомненно, разделял господствующие взгляды дворянской историографии, согласно которым всякая инициатива „снизу", со стороны народных масс пагубна и безнравственна, ибо ведет к „анархии"47. 0 какой революционности может идти речь, если Завалишин четко и недвусмысленно заявлял в письме московскому митрополиту Ф.Дроздову буквально следующее: „На основании главного нашего нравственного осуждения, что цель освещает средства, основывается осуждение всякой революции (разр. моя.— В.Д.)"48. Свои надежды на позитивные перемены в Сибири он связывал с „благонамеренностью" царского правительства. Любой шаг, направленный на сближение с республиканской Америкой, Завалишин оценивал как предательство национальных интересов. М.А.Бакунин, Н.Н.Муравьев и другие деятели, пропагандировавшие идею расширения контактов с Соединенными Штатами, по его мнению, лже-патриоты, „тайные изменники", которые „хуже открытого врага"49. По этой же причине Д.Завалишин заявлял о своем неприятии программы „Колокола". „Я отказался от предложений, неоднократно полученных, печатать свои статьи в Лондонских изданиях,— писал Завалишин редактору журнала „Вестник промышленности" Ф.В.Чижову50 13 января 1860 г.,— которые считаю не только бесполезными, но и вредными (разр. моя.— В.Д.)". Более того, он приложил немало усилий, чтобы опорочить просветительскую деятельность А.И.Герцена в глазах прогрессивной общественности. „То, что нашли в журналах Искандера о Восточной Сибири, оправдало здесь в глазах всех мое мнение об его изданиях,— с бахвальством сообщал Завалишин редактору кабинетского официоза,— которого сначала не могли понять"51.

Четче всего расхождения во взглядах между Завалишиным, с одной стороны, и революционной демократией (Бакунин и Герцен) — с другой, заметны в „колонизационном вопросе". Самый подходящий вариант хозяйственного освоения Дальнего Востока, по Завалишину, это предварительное создание в Забайкалье экономической базы для колонизации, где надлежит развивать просвещение, укреплять нравственность, воспитывать кадры колонистов из местного населения, а уж затем двигаться на Амур52. В целом же он не ставил решение переселенческого вопроса в зависимость от радикальных аграрных преобразований в центре России, был сторонником сохранения за Сибирью роли сельскохозяйственно-сырьевого придатка к метрополии и рынка сбыта промышленных товаров, производимых на предприятиях Европейской России. Единственное исключение Завалишин допускал в отношении обрабатывающей промышленности. Оставляя за краем статус экономической колонии, он тем не менее доказывал, что при „естественном" и „разумном" управлении хозяйственной жизнью Сибири, должно произойти в будущем постепенное выравнивание уровней развития европейской и азиатской России53. Все это означает, что по главным социально-экономическим проблемам Сибири Д.Завалишин придерживался отнюдь не прогрессивных, а скорее консервативно-реформистских воззрений.

В отличие от него М.А.Бакунину было свойственно иное понимание сущности „колонизационного вопроса" и перспектив решения проблем хозяйственного освоения Сибири. Его взгляды по данному вопросу отражали интересы русского крестьянства, традиционно направлявшего свой взор с надеждой на Восток, где земля „беспредельна, необработана и плодородна"54. Решающую роль в присоединении зауральских территорий к России он отводил не царскому самодержавию, как Завалишин55, а народным массам. Бакунин подчеркивал, что „в старину лихие казаки без спроса и даже ведома начальства (разр. моя.— В. Д.) открыли [Сибирь ], овладели Амуром, построили на нем город Албазин"56. Таких же, как и Бакунин, взглядов на присоединение Сибири придерживались А.И.Герцен, С.С.Шашков, А.П.Щапов и другие русские демократы57. Один из современников и единомышленников М.А.Бакунина, А.П.Щапов, к примеру, отмечал, что русские крестьяне, бежавшие от наступающего крепостничества за Урал, „основывали свои вольнонародные колонии, общины, в противоположность приказно-государственной, преимущественно военной колонизации XVIII столетия..."58

Прекращение свободной миграции русского крестьянства в Сибирь М.А.Бакунин связывал с окончательным закрепощением его в 1-й четверти XVIII в., с распространением крепостничества „вширь", за Урал, и с созданием чиновничье-дворянской империи. „...Пока русский народ был свободен в своих движениях, пока Петр Великий не прикрепил его окончательно к земле,— говорил Бакунин в 1868 г. на конгрессе Лиги мира и свободы,— он всегда направлял свой путь на Восток, поворачивая спину западу до тех пор, пока это движение не прекратилось насильственно империей"59. После того как в начале XVIII столетия царским правительством была создана в Сибири казенно-крепостническая система колониального типа, хозяйственное освоение края „снизу" стало невозможным. „С тех пор русский народ, связанный в продолжение веков,— указывал Бакунин,— потерял всякую инициативу, всякую способность к движению..." Поэтому, считал он, только „уничтожение нынешнего крепостного и полицейского порядка возвратит ему утраченную жизнь"60. Лишь тогда, по его мнению, возродится заново стихийная вольно-народная колонизация сибирских необъятных просторов.

Характерно, что взгляды М.А.Бакунина на „колонизационный вопрос" отличались от воззрений не только Завалишина, но и других декабристов, настроенных куда более прогрессивно. К примеру, если Г.С.Батеньков, Н.А. и М.А.Бестужевы считали главным препятствием для хозяйственного освоения Сибири недостаточную ее заселенность, огромные пространства, неблагоприятный климат и другие географические факторы61, то Бакунин видел основную преграду в сохранении крепостнических порядков, причем не только в европейской, но и в азиатской части России. Не случайно одним из главных пунктов его революционной программы 1860-х гг. было демократическое, глубоко прогрессивное требование „безизъятной и безконтрольной свободы движения" для русского крестьянства, отвечавшее коренным интересам народных масс62.

Бакунин осознавал, что выход России на Тихий океан создает лишь предпосылку для решения проблемы. „Все дело теперь в населении (т.е. заселении колонистами.— В.Д.) прибрежий Амура, Уссури и Тихого океана от Николаевска до Кореи"63. Отмечая первые успехи в хозяйственном освоении дальневосточных территорий, он видел и трудности. Прежде всего явную замедленность темпов колонизации, которая „идет медленно, медленнее без сомнения, чем у американцев...". Причины, по его мнению, в том, что „у нас нет ни их отваги, ни их умной, расчетливо-смелой предприимчивости, ни их свободы движения...". Обращая внимание Герцена и Огарева на трудности освоения Дальнего Востока, Бакунин проводил параллель с решением аналогичных задач североамериканским правительством на Дальнем Западе. „Что бы сделали с этим благодатным краем американцы, — риторически восклицал Бакунин, — если бы он попал им в руки"65. Такое противопоставление потребовалось ему, чтобы показать коренное различие между Сибирью и Америкой, которое осталось незамеченным редакторами „Колокола". А.И.Герцен, как уже отмечалось в исследовательской литературе, преувеличивал элементы сходства Северной Азии и Северной Америки в своей статье „Америка и Сибирь"66. На него явно повлияли оптимистические настроения американской буржуазной общественности, с восторгом приветствовавшей выход России на тихоокеанское побережье. „Нужно знать,— вспоминал об этом времени М.И.Венюков,— что уже, со второго года нашего появления на Амуре появились там и американцы, которые смотрят на Тихий океан как на Средиземное море будущего, а на впадающие в него реки как на законные пути их торговли"67. Широко распространенные представления о грядущей „тихоокеанской эре" разделяли не только русские демократы. „... Тихий океан будет играть такую же роль, какую теперь играет Атлантический океан,— писали К.Маркс и Ф.Энгельс в статье „Первый международный обзор",— а в древности и в средние века Средиземное море,— роль великого водного пути для мировых сношений"68.

Сходство Азиатской России и Северной Америки М.А.Бакунин видел в одном — в „безграничных пространствах плодородных земель". Но „за отсутствием свободы в России,— отмечал он,— это богатство земли оставалось до сих пор без пользы для нее"69. Бакунин не считал Сибирь „страной вольности". Именно „воли", по его мнению, и не хватало краю для превращения в район динамично развивающегося хозяйственного освоения. Бакунин понимал, что русское крестьянство Сибири находилось в иных социально-экономических условиях, чем сводные колонисты Североамериканских Штатов. Поэтому в своих письмах из Сибири к А.И.Герцену и Н.П.Огареву он заострял внимание редакции „Колокола" на проблеме крепостного права в Азиатской России, опасаясь, что надуманными параллелями, проводимыми между Сибирью и Америкой в ряде герценовских публикаций, может быть нанесен ущерб русскому освободительному движению. В пропагандистских целях Бакунин сравнивал Сибирь с Китаем, который считался в 50—60-е гг. XIX в., символом застоя, заповедником косности и рутины70. Он разоблачал сибирефильскую легенду, в которую верили; многие представители молодой разночинной интеллигенции края.

Необходимо отметить, что вокруг колонизационного вопроса в общественно-политическом движении разгорелась острая идейная борьба. В ней, как справедливо указывает современный исследователь Ю.Д.Акашев, участвовали три основные группировки: крепостники, либералы и революционеры-демократы71. Из такой фиксации главных противоборствующих сил и следует исходить, устанавливая место М.А.Бакунина в этой полемике.

Если для центральной России колонизационный вопрос имел, по определению В.И.Ленина, „подчиненный характер", то для Сибири он был главным72. Край находился в конце 50-х — начале 60-х гг. на переломе, и от выбора пути дальнейшего развития зависела дальнейшая его судьба: или здесь утвердится демократический вариант прогрессивно-буржуазной эволюции, или он останется гигантским резервом консервативных сил, прежде всего самодержавия и дворянской бюрократии, остававшихся подлинными хозяевами положения. Правящий класс метрополии не мог примириться с перспективой возрождения Сибири и превращения ее заново в очаг вольно-народной колонизации. Это неизбежно бы революционизировало общую социально-политическую обстановку в стране. Поэтому царское правительство, выражавшее интересы помещиков и чиновников центра, стремилось пресечь подобную альтернативу в самом ее зародыше.

М.А.Бакунин, объективно выражая коренные интересы демократических слоев русского крестьянства, пришел к выводу, что стране нужен самый радикальный переворот в аграрных отношениях. Опыт сибирских лет логически выводил его к полному и последовательному отрицанию в теории старых крепостнических порядков. Бакунина не дезориентировало отсутствие в Сибири помещиков. Хотя он и не применяет в своих сочинениях термин „государственный феодализм", но именно эту эксплуататорскую систему Бакунин подразумевал под „казенщиной", „азиатским деспотизмом", „татарщиной" и т.п. Во всяком случае, революционер четко видел разницу между „дворянским феодализмом", утвердившимся в таких европейских странах, как Франция и Германия, и „восточным рабством" в России,— „следствием несчастных исторических обстоятельств и неблагоприятных экономических и политических факторов"73.

Существенной чертой социально-политических воззрений М.А.Бакунина сибирского периода жизни являлось критическое отношение к общине. Эта особенность его мировоззрения вызвала в свое время большой интерес у первых биографов революционера. Ю.М. Стеклов, например, недоумевал, почему один из основателей так называемого „русского социализма" выступал в своих письмах из Сибири к А.И.Герцену и Н.П.Огареву с резкой критикой поземельной крестьянской общины. Б.И.Горев также отмечает, что „Бакунин видел все недостатки, все темные стороны русской общины, на которую Герцен, а впоследствии все народники смотрели как на зародыш социализма"74. М.А.Бакунин не был, конечно, принципиальным противником общины, как не являлся и слепым, фанатичным ее сторонником. Подвергая критике царившие в крестьянском „мире" антидемократические порядки: круговую поруку, произвол выборной волостной верхушки и ее „готовность продать всякое право и всякую правду за ведро водки", он лишь делал акцент на взаимообусловленности мирской „патриархальщины" и административной „казенщины"75. Есть все основания утверждать, что к такому выводу Бакунин пришел, изучая специфику социально-экономических отношений в Сибири.

По свидетельству Г.Н.Потанина, уже в 1858 г. Бакунин подметил, что русские крестьяне-сибиряки тяготеют не к общинному, а к индивидуально-семейному (заимочному) землепользованию76. Это обстоятельство, скорее всего, и подтолкнуло его к серьезным размышлениям об исторических перспективах крестьянской общины в европейской и азиатской России. Возвращаясь к данному вопросу в середине 1860-х гг., Бакунин убеждал А.И.Герцена и Н.П.Огарева в необходимости отказаться от „слепой веры в общину". „Вы все готовы простить государству, пожалуй даже поддерживать его...— писал он редакторам „Колокола" 19 июля 1866 г.,— лишь бы оно оставило неприкосновенным ваше мистическое святая святых: великорусскую общину..."77. По бакунинской оценке, Герцен и Огарев допускали тогда возможность прогрессивной эволюции „зародышей социализма" в России при условии сохранения самодержавно-бюрократической государственности. «„Земля наша, а мы государевы" — с этим понятием, | друзья мои,— критиковал их Бакунин,— русский народ уйдет не далеко». Весьма характерно, что, с его точки зрения, реформа 1861 г. не уничтожала крепостничество в европейской России. „...Освобождение было мнимое,— доказывал он.— Это было, ввиду грозивших смут и опасностей, не что иное как перемена методы и системы в деле народного притеснения; помещичьи крестьяне превращены в, государственных". Царская бюрократия, утверждал Бакунин, провела не отмену крепостнических отношений, а всего навсего их модификацию. „Место чиновника-помещика,— замечает он,— заняла теперь чиновник-община, а над общиной все казенное чиновничество; на место помещика община сделалась теперь в руках государства слепым, послушным орудием для управления крестьянами"79. Свободы передвижения тоже нет, поскольку сохраняется прикрепление"" к земле посредством казенно-полицейской паспортной системы и связанной с нею круговой общинной поруки......Ни один пошевелиться без паспорта не может,— справедливо указывал М.А.Бакунин,— а паспорты выдает отвечающая за них перед лицом правительства община" 80. К мысли об иллюзорном характере пресловутого „освобождения" помещичьих крестьян Бакунин пришел, еще находясь в Сибири. Об этом свидетельствует содержание цитировавшейся выше бакунинской прокламации „Великорусе" 1861 г. Реформа именуется в ней „обременительною переменою, которую правительство производит под именем освобождения"81. Заметим особо, что сама постановка М.А.Бакуниным вопроса о крепостнической сущности „великой реформы" и о негативной стороне общинных порядков, безусловно, являлась ценным для отечественной политической мысли теоретическим достижением. В.И.Ленин, который, кстати, во многом разделял бакунинские оценки по данному вопросу, позже отметил, что, «выставляя себя защитником „неотчуждаемости" наделов, сторонником общины", самодержавие в дореволюционную эпоху пыталось опереться на экономическую неподвижность России, на глубокий политический сон крестьянского населения»82. Взгляды Бакунина на историческую судьбу крестьянской общины в России сохраняют свою актуальность до сих пор, ибо дискуссия по этой проблеме далеко не завершена.

М.А.Бакунин сумел понять консервативную роль насаждаемого в Сибири „сверху" казенно-надельного общинного землепользования, которое являлось экономической основой азиатчины и патриархальщины, важнейших компонентов материальной структуры государственного крепостничества. Внутренняя логика идейной эволюции Бакунина, объективно выражавшего в 1850—1860 гг. коренные интересы национального возрождения и защищавшего демократический путь развития страны и края, закономерно выводила его к отрицанию „ патриархального деспотизма общины". Эта идея как бы концентрировала весь его социологический опыт сибирских лет.

Но не следует думать, что Бакунин видел в общинной традиции только негативные стороны. Тогда он не стал бы идеологом народнического, „самоуправленческого" социализма. „... Именно потому, что я социалист,— подчеркивал Бакунин,— я решительно не допускаю совместимости социального преуспевания России и развития тех зародышей, которые уже скоро тысячу лет действительно таятся (разр. моя.— В.Д.) в недрах русского крестьянского общества с дальнейшим существованием всероссийского государства"83. Единственное, в чем разошелся он с Герценом, так это — в средствах достижения общего для них идеала. В отличие от своего друга и соратника Бакунин предпочитал делать ставку не на царские сомнительные реформы, а на демократическую антикрепостническую революцию84.

Поэтому он выделял демократические черты в крестьянской общине, которые сохранялись в народном самосознании в виде „обычая", уцелевшего от древней, догосударственной эпохи. „Общинное устройство,— отмечал Бакунин,— составляет политическую и социальную связь русского народа, и ему русский народ обязан энергией, с которой он смог сопротивляться соединенным силам царей, бюрократии, дворянства и духовенства"85. То есть сохранившийся в России общинный уклад он считал действенным средством социальной самозащиты угнетенных народных масс в борьбе с крепостническим самодержавием. Такое двойственное отношение Бакунина к крестьянской общине отражало реальную противоречивость ее политического статуса.

Примечательно, что в Иркутске он убеждал генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н.Муравьева в целесообразности введения частной поземельной собственности для крестьян-переселенцев, направлявшихся во вновь осваиваемые районы Приамурья и Приморья. „В этом (1860.— В.Д.) году он уступил явной необходимости,— сообщал

А.И.Герцену Бакунин,— и скрепя сердце согласился на признание прав собственности на Амуре, предоставляя каждому покупать сколько ему будет угодно земли..."86. Для изучения опыта организации переселенческого дела один из помощников Муравьева, Д.И.Романов, специально ездил в Америку. „Самые лучшие правила, образец правил, для продажи и надела землею существуют здесь, в Соединенных Штатах,— писал Романов М.С.Корсакову,— и посмотрите, какие чудеса здесь движет колонизация, основанная на этих правилах. Пока их не примут на Амуре, край будет осужден на всегдашний застой"87. Бакунинское предложение было внесено Н.Н.Муравьевым в подготовленный им проект новых правил. На основе этого проекта 24 апреля 1861 г. Сенатом был принят указ, согласно которому восточносибирская администрация получала право отводить крестьянам, изъявившим желание переселиться на Амур, свободные участки казенной земли или во временное владение, или в полную собственность, но не более 100 десятин на каждое семейство. В частную собственность земля продавалась по цене 3 рубля серебром за десятину. Однако внесенная Сибирским комитетом поправка в п.2 указа препятствовала широкой его реализации. Предусматривалось, что „переселение это совершается желающими на собственный их счет, без всякого денежного пособия со стороны казны"88. Ясно, что на таких условиях далеко не всем желающим удавалось добраться до Амура.

По словам Бакунина, Н.Н.Муравьев отдавал предпочтение традиционному общинно-надельному пользованию казенной землей и с трудом принял идею продажи участков в собственность89. К тому времени Бакунин уже понимал, что ссылки на спасительную миссию общины как средства, будто бы способного предотвратить пролетаризацию крестьянства в России, лишь свидетельствуют о непоследовательности Муравьева в аграрном вопросе90. Поэтому он использовал все свое влияние, чтобы подтолкнуть прогрессивного губернатора и в этом направлении.

Идея продажи свободных участков казенной земли крестьянам в частную собственность, скорее всего, была унаследована Бакуниным от декабриста Г.С.Батенькова, автора интересной рукописи „Неимение собственности — главное препятствие в улучшении земель". В ней доказывается, что в Сибири необходимо ликвидировать государственную собственность на землю и превратить ее в предмет купли-продажи91. К такому убеждению Батеньков пришел, занимаясь сельским хозяйством на своей заимке в Степановке близ Томска. Вдвоем с Н.И.Лучшевым они попытались создать настоящую ферму, но вскоре отказались от этой затеи. Вместо нее Батеньков и Лучшев построили, что весьма примечательно, винокуренный завод (!)92. Любопытно, что после отъезда Г.С.Батенькова в Калугу Бакунин какое-то время выполнял в Степановке обязанности управляющего хозяйством и поэтому имел возможность глубоко вникнуть в существо проблемы.

Несомненно, что М.А.Бакунин являлся противником сохранения монопольной собственности государства на землю в Сибири. Он убедился, что незначительность помещичьего землевладения в крае не гарантирует свободного развития крестьянских хозяйств. По свидетельству Г.Потанина, заимочно-захватную форму крестьянского землепользования Бакунин считал также недостаточной для фермерской эволюции индивидуального крестьянского хозяйства в Сибири93. Во время своего пребывания в томской ссылке он подолгу жил на заимках, принадлежащих Асташеву, Батенькову, Лучшеву и другим сибирским знакомым. Здесь Бакунин мог досконально изучить эту форму пользования казенной землей, державшуюся на обычном, а не юридическом праве, так как государство лишь мирилось с ее существованием, но законной никогда не признавало. Однако было бы серьезной ошибкой полагать, что бакунинские воззрения по данной проблеме замыкались на идее продажи казенной земли в собственность крестьянам-переселенцам. И в конце 1840-х, и в конце 1850-х — начале 1860-х гг. М.А.Бакунин являлся принципиальным сторонником крестьянского права на землю94. Народу России, доказывал он в 1862 г., „...нужна не часть земли, но вся русская земля, как принадлежность и неотъемлемая собственность всего русского народа (разр. моя.— В.Д.), с выкупом или без выкупа, все равно". Лишь полное уничтожение крепостного права в России и ликвидация всех запретов и ограничений на свободное переселение крестьян из европейских губерний страны, считал он, могут обеспечить превращение Сибири в экономически развитый район. Особое значение он придавал Дальнему Востоку. „Сам вновь присоединенный Амурский край, в высшей степени плодородный, и еще более — прилегающий к нему Уссурийский край (между рекою Уссури, впадающею в Амур на западе, Тихим океаном на востоке и Кореею на юге),— писал он Герцену,— ...должны сделаться не более как через десяток-другой лет житницею Тихого океана"95. То есть, по его мнению, в перспективе дальневосточный регион России мог бы превратиться в важнейшую сельскохозяйственную базу азиатских окраин.

Оптимальный, наиболее соответствовавший интересам русского крестьянства, путь решения колонизационного вопроса Бакунин видел в радикальном аграрном перевороте в центре страны и безусловном разрушении всех структурных элементов крепостнической системы „государственного феодализма" в Сибири. Поэтому он всячески поддерживал прогрессивные преобразования, которые проводились администрацией Н.Н.Муравьева, ибо отчетливо видел их антифеодальную направленность.

Так, М.А.Бакунин одобрял меры, принятые Муравьевым по либерализации режима приграничной тихоокеанской торговли, по введению беспошлинной торговли американскими товарами в портах Приамурского края и о.Сахалин96. „Усиление нашей торговой деятельности посредством плавания по Амуру и вообще сближение с Северо-Американскими Соединенными Штатами,— мотивировал свое предложение Муравьев,— столь важны для будущности России, что должны быть предметом всей нашей заботливости"97. В этом вопросе Бакунин и Муравьев были сторонниками фритредерства. „... Муравьев,— сообщал в Лондон редакторам „Колокола" М.А.Бакунин,— безусловный поборник торговой, как и всякой другой свободы, всеми силами поощрял начинания американцев и вообще иностранцев на Амуре, что сильно не нравится сибирскому купечеству"98. Его позиция по данной проблеме полностью совпадала со взглядами М.А.Бестужева, М.И.Венюкова, А.И.Герцена, Н.А.Добролюбова и других передовых русских деятелей 1850-х гг. В.И.Ленин подчеркивал, что требование свободы торговли носило прогрессивный характер, "... так как в России с особенной силой сказывается реакционность протекционизма, задерживающего экономическое развитие страны, служащего интересам не всего класса буржуазии, а лишь кучке олигархов-тузов"99. Разоблачая реакционную сущность протекционизма, К.Маркс писал: „Последним утешением протекционистов является то, что страна эксплуатируется не иностранными, а отечественными капиталистами"100.

Бакунин и Муравьев видели в свободной торговле альтернативу охранительной таможенной политике, защищавшей купцов-монополистов и хозяйства русских помещиков от конкуренции с иностранным торговым капиталом. Оба деятеля рассчитывали, что беспошлинная торговля американцев в тихоокеанских портах Сибири заставит местное купечество переходить от преимущественно торгово-ростовщических операций к предпринимательской деятельности, а конкурентная борьба приведет к психологической перестройке в сознании самих русских купцов. Восточносибирское купечество, развращенное феодальными монопольными правами и привилегиями, жаловалось, что „товарами, оплаченными пошлиною и доставленных из России при больших провозных трактах, соперничать с иностранцами ни по чему не может"101. Реальный выход из этого, внешне кажущегося тупиковым, положения М.А.Бакунин видел в переориентации торгового сословия на предпринимательскую деятельность. Он предлагал сибирским купцам вкладывать средства в промышленность.

Строительство фабрик и заводов, как ему казалось, „... предприятие слишком выгодное и прочное, чтобы долго оставаться в стороне". Бакунин отмечал, что в Восточной Сибири уже создаются „фабрики и заводы мясосольные, мыльные, свечные, кожевенные, стеклянные, о которых прежде не было и в помине..."102. Он выступал за развитие в крае индустрии, за преодоление „мануфактурного ига" метрополии.

Бакунин указывал на конкретные сырьевые источники — богатые месторождения железных руд в Забайкалье, которое, по его оценке, могло бы стать центром металлургической промышленности. Он прекрасно понимал значение каменного угля как важнейшего вида топливно-энергетического сырья, без которого индустриализация была бы невозможна. „...Остров Сахалин, противолежащий в 60 верстах устью Амура,— обращал внимание Герцена М.А.Бакунин,— весь покрыт слоем лучшего каменного угля"103.

Серьезным препятствием для развития частнокапиталистической промышленности в Сибири, как верно заметил Бакунин, являлась монополия Кабинета на разработку и выплавку металлов в крае. Кабинет, захвативший для царского горнозаводского ведомства самые ценные в экономическом отношении районы — Алтай и Забайкалье, по словам Бакунина, „сидит на них как собака на сене". Он всецело одобрял и поддерживал линию Муравьева, который стремился изъять эти земли, в частности Нерчинский горный округ, из ведомства Кабинета, для того чтобы создать в нем условия для частной фабрично-заводской промышленности, основанной на вольнонаемном труде104.

Решающую роль в экономическом возрождении края должна сыграть, по мнению Бакунина, водно-транспортная система, которая свяжет Иркутск и Читу с Приморьем: „постройка барж, сооружение и содержание пароходов"105. Амур, как полагал он, мог бы стать со временем главной магистралью Восточной Сибири, соединяющей ее внутренние области с тихоокеанскими портами. М.А.Бакунин резко критиковал Завалишина, который в своих статьях утверждал, что на Амуре невозможно создать речной грузовой флот106. „Судоходен ли Амур?"— ставит вопрос Бакунин и приводит здесь же аргументы, доказывающие, что точка зрения его оппонента несостоятельна. „По признанию американцев, знатоков в этом деле, и наших лучших моряков, — указывает он, — это — одна из величайших и удобнейших рек в мире". И далее приводит подробный цифровой расчет, подтверждающий, что плавание речных судов по Амуру уже реально существует, способствуя удешевлению провозных, транспортных издержек на доставку грузов из Иркутска в новые портовые города Приморья107. Бакунин подчеркивал, что по сравнению с 1854 г., когда грузы и людей перевозили по Амуру вниз путем так называемых „самосплавов", причем баржи нередко разбивались о пороги, садились на мель и т.п., с 1859 г. все большее значение приобретает регулярное пароходство. „В 1859 г. казенных пароходов ходило шесть,— отмечает он,— а частный пароход американца Дефрис в первый раз явился на Шилке". Тенденция к возрастанию роли пароходов в торговле, особенно, принадлежащих частным владельцам, должна, по его мнению, усиливаться с каждым годом. В 1861 г., как предполагал Бакунин, „в продолжение лета можно будет съездить три раза из Сретенска вниз по Амуру и обратно"108.

Дальнейшее расширение внешнеторгового товарооборота на Дальнем Востоке М.А.Бакунин считал важным фактором экономического прогресса.

В обмен на импортируемые иностранные промышленные товары Сибирь могла бы, по его оценке, вывозить традиционные предметы отечественного экспорта (хлеб, кожи, сало и т.п.), но, что весьма существенно, производимые не в помещичьих, а в крестьянских хозяйствах и капиталистической промышленности. „Во-вторых, Сибирь богата драгоценными минералами,— замечал он,-— а золото такой же товар, продукт сибирского труда, как и хлеб". Определенная роль отводится им экспорту дальневосточного леса: „от дуба до лиственницы мачтовой, строевой и дровяной". Наконец, в перспективе, по мере расширения промышленного производства, продукция сибирских фабрик и заводов также могла бы вывозиться за границу. „... Одного железа,— предполагал Бакунин,— будет достаточно для пополнения нашей вывозной торговли вниз по Амуру"109. Характерно, что будущее дальневосточной внешней торговли России он связывал с созданием морского грузо-пассажирского транспорта. „Благодаря Амуру,— писал Бакунин в Лондон редакторам „Колокола", — мы можем теперь содержать огромный, действительный флот на Тихом океане (разр. моя.— В. Д.) взамен балтийских и черноморских игрушек"110.

Однако он был вынужден признать, что торгово-промышленное развитие русского Дальнего Востока идет медленно и далеко не в том направлении, как предполагал Н.Н.Муравьев. „Торговля по Амуру,— констатирует Бакунин,— начавшаяся только с 1857 г., находится еще в руках немногих американских и русских авантюристов, пользующихся совершенною монополиею и налагающих поэтому на все совершенно произвольные невероятные цены"111 . Ему было хорошо известно о состоянии дел в Амурской торгово-промышленной компании, которая вела приграничную торговлю, потому что некоторое время Бакунин являлся ее служащим. „Амурская же компания,— отмечалось в бакунинском письме в „Колокол",— с первых шагов своих поведшая себя плутовато и глупо, ныне, не приступив собственно еще к делу, совершенно обанкротилась"112. Причины ее краха заключались, по мнению Бакунина, в „ложном и пагубном направлении, данном ее сибирским главноуправляющим..."113.

Банкротство этого акционерного общества было вызвано, конечно, не только некомпетентностью А.А. Белоголового, исполняющего обязанности его управляющего в 1859—1862 гг. 114 Бакунин, как нам кажется, упрощал суть проблемы, субъективно оценивая деятельность Белоголового. Поэтому на истории создания и деятельности Амурской компании следует остановиться подробнее.

Она была создана по личной инициативе Н.Н.Муравьева в 1858 г. с целью „... развить в Приамурском крае деятельность промышленную и торговую", „избавить Амур от мелких хищников-спекулянтов и водворить рациональную торговлю"115. Задачи перед компанией ставились довольно обширные: снабжать население края различными товарами, вести внешнюю торговлю через тихоокеанские портовые города, развивать промысловую ловлю рыбы и охоту на пушного зверя, заниматься разведкой и разработкой полезных ископаемых, создавать промышленные предприятия и т.п. Акционерами Амурской компании стали крупнейшие представители торгового капитала России Бенардаки, Рукавишников, Утин, сибирские купцы Белоголовый и Волков, творцы „Амурского дела" Муравьев, Миддендорф и Невельской. Все это создавало неплохие предпосылки для ее успешной деятельности. Но при утверждении проекта Амурской компании в правительственном Сибирском комитете в ее устав, разработанный под руководством Муравьева, вносились существенные поправки, которые выхолащивали из первоначального замысла предпринимательски-буржуазное содержание. Так, в частности, запрещалась продажа в собственность компании казенной земли, на которой располагались ее постройки; не разрешался свободный наем рабочей силы (только при наличии паспортов или видов на жительство), прием на работу ограничивался сроком 7 лет; не дозволялось иметь собственную гербовую печать; правление Амурской компании обязывалось ежегодно представлять генерал-губернатору Восточной Сибири балансовый отчет и т.п.116 Подобные ограничения лишали акционерное общество самостоятельности и ставили его под жестокий контроль администрации. После крепостнической корректировки компания не могла решать провозглашенные в уставе задачи. „Предполагалось, наконец,— вспоминал М.И.Венюков,— что местные амурские власти проникнутся теми же взглядами на К°, как и власти иркутские, и не только не будут делать ей убытков и притеснений, а облегчать ее задачи отводом, например, постоянных мест под магазины товаров, перевозкою наиболее спешных грузов на казенных пароходах, трюмы которых нередко оставались пустыми и т.п." Однако в действительности администрация Приморской области поступала прямо противоположным образом: реквизировала суда, принадлежащие Амурской компании, безвозмездно заимствовала, т.е. присваивала, другую ее собственность или заказывала такие товары, которые потом не выкупались117. Неудивительно, что к началу 1860-х гг. компания обанкротилась, а ее акции скупил по 17 коп. за рубль председатель правления Д.Е.Бенардаки, причем огромные убытки понесли как сам Н.Н.Муравьев, так и другие вкладчики118.

Причины краха этого предприятия заключались прежде всего в отсутствии каких-либо надежных гарантий для предпринимательской деятельности. А.Людорф, один из иностранных капиталистов, пытавшихся организовать торговлю в Приморской области в конце 1850-х — начале 1860-х гг., писал Н.Н.Муравьеву, что для подлинной либерализации товарообмена на русском Дальнем Востоке нужна „неприкосновенность частной собственности", как „первое условие благоустройства в государстве"119. По буржуазным меркам, это, действительно, была бы надежная гарантия для успешной торговли, как внутренней, так и внешней.

Итак, взгляды М.А.Бакунина по многим актуальным для Сибири тех лет социально-экономическим проблемам представляют собой довольно цельную программу структурной перестройки производительных сил и производственных отношений в крае, включавшую следующие требования:

1) ликвидацию монопольной государственно-феодальной и кабинетской (царской) собственности на землю в Сибири с последующей передачей всей земли крестьянству в собственность на основе принципа „землю — тем, кто ее обрабатывает"; причем Бакунин допускал не только радикально-революционное решение этого вопроса, но и реформистский путь аграрной эволюции, по крайне мере, на начальном этапе освободительного процесса;

2) устранение всех запретов и ограничений на свободное переселение крестьян из Европейской России и на внутренние миграции трудового населения в пределах края;

3) разрушение социальной и экономической структуры старых государственных и кабинетских предприятий, основанных на принудительном крепостном труде мастеровых и приписных крестьян, и создание вместо них фабрично-заводской частнокапиталистической индустрии;

4) отмену всех феодальных монопольных прав и привилегий купечества, введение принципов свободной конкуренции во внутренней и внешней торговле;

5) создание в Сибири системы транспортных связей, строительство дорог, организацию пароходств и океанского торгового флота;

6) изучение и разведку природных ресурсов Сибири и Дальнего Востока, ликвидацию монополии Кабинета в горном деле, разработке и выплавке металлических руд и драгоценных металлов;

7) превращение Амурского края и Приморской области в главную сельскохозяйственную базу Восточной Сибири и других вновь осваиваемых районов и т.д.

В конечном итоге, программа, разработанная М.А.Бакуниным, предусматривала ликвидацию колониальной зависимости Сибири от самодержавно-бюрократической метрополии и превращение ее в динамично развивающийся район страны с собственной индустриальной базой, автономной транспортной системой, свободной внешней и внутренней торговлей и предпринимательским, фермерским сельским хозяйством. Эти конструктивные бакунинские идеи не имеют ничего общего с приписываемыми выдающемуся русскому революционеру консервативными воззрениями, будто бы присущими ему в сибирский период жизни и деятельности. Во взглядах Бакунина на Сибирь отчетливо проявлялись социологический реализм, отсутствие романтических иллюзий и трезвость, даже некоторая сдержанность в оценках.