Библиотека СКТ:    Мюррей  Букчин    РЕКОНСТРУКЦИЯ ОБЩЕСТВА  на пути к зеленому будущему

Murray Bookchin REMAKING SOCIETY  Pathways to a Green Future 

Перевод  Ольги Аксеновой

ОБЩЕСТВО И ЭКОЛОГИЯ

Те проблемы, с которыми люди сталкиваются в процессе само­определения, осознания себя как личности, порождают необходимость существования широкой психотерапевтический индустрии. Эти про­блемы, безусловно, являются личными. Но они существуют не только для отдельных индивидуумов, но и для всего современного общества в целом. Мы живем в полном непонимании того, какие социальные вза­имоотношения существуют между нами. Мы страдаем не только как личности от отчуждения и неразберихи в наших мотивах и устремле­ниях; все наше общество, задуманное как единый организм, является весьма неопределенным в том, что касается его структуры и направле­ния развития. Если раньше в обществе культивировалась вера в добро­детельность сотрудничества и заботы о ближнем, то в современном обществе добродетелью является соревнование и эгоизм, и таким обра­зом не поощряются ассоциации любого рода - кроме созданных ради наживы и безумного потребления.

Мы считаем, что раньше люди имели четкие представления о ве­ре и надежде - о ценностях, которые определяли их как людей, обла­дающих конкретными целями в общественной жизни. Мы называем средние века "Эрой Веры", а Просвещение - "Эрой Рассудка". Даже пе­риод между мировыми войнами и конец 40-х - начало 50-х годов ка­жутся нам привлекательным временем невинности и надежд, несмотря на Великую депрессию и ужасающие конфликты, которые имели место в тот период. Это выразил постаревший персонаж недавнего доста­точно хорошего фильма о шпионах: он говорил, что по сравнению со временами Второй мировой войны oн потерял "чистоту" - чувство цели и идеализм, которыми он руководствовался тогда.

Эта "чистота" в наше время исчезла - ее заменили неопределен­ность и двусмысленность. Вера в то, что технологии и наука улучшат условия человеческого существования, была подорвана распростране­нием ядерного оружия, массовым голодом в странах Третьего мира и бедностью на Западе. Жаркая вера в триумф свободы над тиранией уничтожена увеличивающейся централизацией государств повсюду и увеличением власти бюрократии, полиции и изощренных средств слежки над людьми. В наших демократических странах - не меньше. чем в явно авторитарных. Надежда, что мы создадим единый мир, со­общество различных народов, которые будут заботиться о своих ре­сурсах и улучшать жизнь повсюду, разбилась о рост национализма, ра­сизма и бесчувственного местничества, которое порождает индиффе­рентность по отношению к судьбам миллионов.

Мы считаем, что наши ценности хуже, чем те, которые существо­вали всего лишь два-три поколения назад. Нынешнее поколение кажет­ся более самовлюбленным, отчужденным и недоброжелательным по сравнению с предыдущим. У него нет таких систем поддержки, как большая семья, сообщество и обязательная взаимопомощь. (Борьба личности с обществом происходит в большей степени через бюрокра­тические структуры, чем прибегая к помощи отзывчивых и доброжела­тельных людей.)

Этот недостаток социальной определенности и значимости становится еще более заметным при наших проблемах. Война - непремен-. ное условие нашего времени; экономическая нестабильность - всепроникаюная реальность; человеческая солидарность - туманный миф. Совсем не последней угрозой является кошмар экологического апокалипсиса - катастрофического выхода из строя систем, обеспечивающих стабильность на планете. Мы живем в постоянной опасности непоправимого уничтожения живого мира системой, помешавшейся на росте;j он заменяет органическое неорганическим, почву - бетоном, лес - пустыней, разнообразие живых форм - упрощенной экосистемой; короче говоря, пытается повернуть экологическое время вспять, к более неорганическому    минерализированному    миру,    который    не    может обеспечить  существование сложных форм  жизни,  в  том  числе и человека.

Неуверенность в нашей судьбе, предназначении и цели вызывает достаточно неожиданный вопрос: является ли общество бедой, нарос­том на древе жизни?

Появилось огромное количество литературы, привлекшей вни­мание миллионов читателей; в ней выражается "новый пессимизм" по отношению к цивилизации как таковой. В этих произведениях техно­логия противопоставляется предположительно "девственной" природе, города - деревням, деревни - необжитым пространствам, науку -"почтению" к природе, рассудок - "невинности", интуиции, и наконец, человечество - остальной биосфере.

В наше время все больше и больше теряется вера во все человеческие способности - способность жить в мире, способность за­ботиться о других людях и остальных формах жизни. Этот пессимизм ежедневно подпитывается социобиологами, которые говорят, что на­ши недостатки заложены в нас генетически; антигуманистами, оплаки­вающими нашу "антиприродную" сущность; биоцентристами, прини­жающими наши уникальные свойства идеями, по которым мы в мире "первородного греха" ничем не отличаемся от муравьев. Короче гово­ря, идет широкое наступление на веру в способность разума, науки и технологии улучшить мир и для нас и для жизни в целом.

"Вечная тема" о том, что цивилизация неизбежно противопоста­вит себя природе, что это произойдет из-за человеческой натуры, под­нималась еще во времена Руссо и дожила до наших дней, когда нам особенно необходима действительно человечная и экологичная циви­лизация, если мы захотим спасти планету и самих себя. Цивилизация, характеризуемая опорой на рациональность и технологии, все больше рассматривается как еще одно несчастье. Более того, роль общества как необходимого фактора формирования человечества, рассматри­вается как нечто неестественное, вредное и изначально деструктивное.

Человечество по иронии судьбы, в результате оказалось поругано самими людьми - как проклятая форма жизни, которая только разру­шает мир и угрожает его целостности. К той путанице, которая су­ществует в определении нашего сумасшедшего времени и наших личностей, добавился еще один аспект - представление человеческого существования как формы хаоса, созданного нашим стремлением к бессмысленному разрушению и нашей способностью увеличивать эф­фективность этого стремления, так как в нашем распоряжении имеются разум, наука и технология.

Однако стоит заметить, что немногие антигуманисты, биоцентристы и мизантропы, строящие подобные теории, идет до конца в сво­их логических построениях. Наиболее важно в этой смеси искусствен­ных теорий и недодуманных мыслей почти полное игнорирование тех форм, институтов и отношений, которые формируют то, что мы назы­ваем обществом. Вместо этого мы используем расплывчатые понятия "общество" и "цивилизация", которые скрывают сильнейшее различие между свободными, не иерархичными и не государственными общест­вами, с одной стороны, и в разной степени иерархичными, огосударствленными и авторитарными, с другой (так же, как мы используем широкие понятия типа "человечество" или зоологический термин "хомо сапиенс", за которыми скрываются огромные различия, даже жесткие антагонизмы, существующие между привилегированными бе­лыми и цветными, мужчинами и женщинами, богатыми и бедными, угнетателями и угнетенными).

Зоология, в результате, заменяет социально ориентированную экологию. Огульные "природные законы", основывающиеся на коле­бании популяций у животных, подменяют противостоящие эконо­мические и социальные интересы людей.

Простое противопоставление "общества" и "природы", "человечества" и "биосферы", "технологии", "знания", "науки" и менее развитых, часто примитивных форм человеческого взаимодействия с природой отвлекает нас от изучения очень сложных различий и разделений внутри общества, которое так необходимо для определения на­ших проблем и их решений.

В Древнем Египте, например, отношение к природе сильно от­личалось от вавилонского. Египтяне выработали поклонение сонму в массе своей анимистичных божеств, многие из которых и физически были полулюдьми, полуживотными, в то время как вавилоняне созда­ли пантеон очень человеческих и политичных богов. Но египетское го­сударство было не менее иерархичным, чем вавилонское, и также, если не больше, подавляло человеческую индивидуальность. Некоторые охотничьи племена могут быть также разрушительны для природы, как и урбанистические общества, ограниченные в своей разрушитель­ности разумностью. Когда мы обзываем все эти различные социальные формы одним словом "общество", мы оскорбляем мысль и рациональ­ный подход. "Общество" само по себе становится чем-то неестествен­ным. "Разум", "технология", "наука" характеризуются как "деструктивные", несмотря на те социальные факторы, которые обуславливают их использование. Попытки человека изменить окружаю­щую среду считаются угрозой для нее - так как наш "род" едва ли может сделать что-либо для улучшения жизни на планете в целом.

Конечно, мы не в меньшей степени относимся к животному миру, чем все другие млекопитающие, но мы являемся чем-то большим, чем стада, бродящие по африканским равнинам. То, чем мы отличаемся -то есть виды обществ, которые мы формируем и то, как мы разделены в иерархии и классы - сильнейшим образом влияет на наше поведение и на результат наших действий в природном мире.

Наконец, так радикально отделяя человечество и общество от природы или наивно сводя людей к "роду" животных, мы затрудняем для себя понимание того, как человечество развилось из нечеловеческой природы, а социальная эволюция - из природной. Люди отчуждаются не только сами от себя в наш "век отчуждения", но и от природного мира, в котором находятся наши корни как сложной, мыслящей формы жизни.

Мы уже сыты по горло упреками инвайронменталистов либе­рального и мизантропического толка в том, как "мы" как род ответ­ственны за разрушение окружающей среды. Причем совершенно не обязательно ехать в Сан-Франциско, на территорию мистиков и гуру, чтобы обнаружить эту "родовую", асоциальную точку зрения на эко­логические проблемы и их источники. В Нью-Йорке таких людей тоже хватает. Я не скоро забуду "зеленую" презентацию, устроенную нью-йоркским музеем естественной истории в 70-х годах, когда публике представили большую серию экспонатов, каждый из которых показы­вал пример загрязнения окружающей среды и экологического разру­шения. Экспонат, закрывавший выставку, назывался "самое опасное животное на земле" и состоял просто из огромного зеркала, в котором каждый посетитель видел свое отражение. Я хорошо помню негритен­ка, стоящего перед этим зеркалом, пока белый учитель пытался объяснить ему смысл этого "экспоната". Там не были показаны правления корпораций или директор, планирующий вырубить лес на склоне го­ры, или правительственные чиновники, действующие вместе с ними. Экспонат выражал в основе своей мизантропическую идею: люди как таковые, а не жадное общество и его богатые должностные лица, от­ветственны за разрушение окружающей среды - бедные не меньше, чем богатые, цветные - не меньше, чем привилегированные белые, женщи­ны - не меньше, чем мужчины, угнетаемые не меньше, чем угнетатели. Мифический человеческий "род" заменил классы, индивидуумы -иерархии, личные вкусы (многие из которых "причесаны" хищными средствами массовой коммуникации) - социальные отношения, и ли­шенные власти, живущие бедной, изолированной жизнью люди заме­нили гигантские корпорации, самообслуживающие бюрократии и же­стокое, собственническое государство.

ОТНОШЕНИЕ ОБЩЕСТВА К ПРИРОДЕ

Кроме тех возмутительных "инвайронменталистских" выставок, которые изображают привилегированных и непривилегированных в одном свете, мне кажется важным попробовать обсудить в этой главе еще одну существенную проблему, а именно: проблему возвращения общества в общеэкологическую картину планеты. Больше чем когда-либо заслуживает внимания тот факт, что почти все экологические проблемы являются также и социальными, а не просто, или в первую очередь, результатом деятельности религиозных, духовных или политических идеологий. То, что эти идеологии могут взлелеять антиэкологические воззрения у всех слоев населения, вряд ли подлежит сомнению. Но гораздо важнее, чем просто оценивать идеологии так, как они того заслуживают, задать вопрос - откуда же они возникают и разви­ваются.

Очень часто экономические нужды заставляют людей действо­вать не в соответствии со своими собственными желаниями даже сильными природными устремлениями. Дровосеки, нанятые для рубки пре­красного леса, обычно не испытывают ненависти к деревьям. У них просто нет выбора, так же как нет выбора у скотобоев - убивать или не убивать домашних животных. В каждом обществе имеются свои де­структивные и садистские индивидуумы, вроде инвайронменталистов -мизантропов, желающих истребления человечества. Но для подавляю­щего большинства людей их работа, даже такая трудная, как, к приме­ру, у шахтеров, не является результатом их свободного выбора. Они просто борются с нуждой, и к тому же продукты социального устройства, над которым обыкновенные люди не имеют никакого кон­троля.

Чтобы понять современные проблемы - экологические так же как экономические и политические - мы должны изучить их социальные причины и решить их социальными методами. "Глубинная", "духовная", антгуманистическая и мизантропическая экология ведут нас в тупик, переключая наше внимание с социальных причин на соци­альные симптомы. Наша задача - видеть изменения социальных отно­шений для того, чтобы понять наиболее важные экологические пере­мены. Эти же экологи ведут нас от общества к "духовным", "культурным" и неопределенным "традиционным" началам. Не библия породила европейский aнтинатурализм. Она лишь оправдывала анти-натурализм, уже существовавший на континенте с языческих времен, несмотря на анимистические черты дохристианских религий.

Антинатуралнзм христианства стал особенно заметен с появле­нием капитализма. Мы должны не только рассматривать общество в контексте экологии для того, чтобы понять, почему люди принимают разные идеи: одни - ярко натуралистические, другие - антинатуралистические. Нужно также исследовать более глубоко и само общество. Мы должны выяснить отношение общества к природе, понять, почему оно разрушает ее, и напротив - почему оно должно и еще способно улучшить, углубить и сильно обогатить процесс естественной эволю­ции.

Пока мы говорим об "обществе" в абстрактном и общем смысле (а мы должны помнить, что каждое общество уникально и отличается от других многими веками своей истории), нам необходимо изучить то, что лучше назвать "обобществлением", а не просто "обществом". Общество - это данный комплекс отношений, который мы часто принимаем как данное и изучаем в очень жестких рамках. Многим людям в наше время кажется, что рыночное общество, основанное на торго­вле и соревновании, существоввало "всегда", но мы должны помнить, что существовали и дорыночные общества, основанные на безвозмезд­ном сотрудничестве. Обобществление, с другой стороны, - процесс, та­кой же как и индивидуальная жизнь. Исторически, процесс социализации людей можно назвать социальным бедствием, включающим в себя болезненный переход человечества к социальной зрелости.

Когда начинаешь рассматривать социализацию изнутри, поража­ет то, что само общество в изначальной форме имеет свои корни в "природном мире". Любая социальная эволюция фактически является проекцией природной эволюции на человеческую сферу. Около 2 тысяч лет назад Цицерон сказал: "...с помощью своих рук мы существуем внутри Природы, нашей второй натуры".

Наблюдение Цицерона, однако, является неполным: первобыт­ная, изначально нетронутая природная сфера" или так называемая "первая натура", была переделана, полностью или частично, не только "нашими руками". Мысль, язык и сложные, чрезвычайно важные биологические перемены также играли большую, а иногда и решающую роль в развитии "второй натуры" внутри "первой".

Я употребил слово "переделаны" для того, чтобы обратить ваше внимание на тот факт, что "вторая натура" - не просто явление, разви­вающееся отдельно от "первой". Отсюда и особое ударение на исполь­зование Цицероном выражения "внутри природной сферы".

Подчеркнуть то, что "вторая натура" или, более точно, общество (в самом широком смысле этого термина) появилось из перво­начальной "природной сферы" значит признать тот факт, что общество всегда существовало, так сказать, в "природном измерении", что обще­ство и природа не были противопоставлены в нашем мышлении. Со­циальная экология четко выражает то, что общество - это не внезапное "образование" на земле. Общественная жизнь не должна обязательно воспринимать природу как противника в беспощадной войне. Появле­ние общества - природный факт, причины которого находятся в био­логии человека.

Процесс человеческого обобществления в течение которого обра­зовалось человеческое общество - в форме семей, групп, племен или более сложных типов человеческих отношении, - имеет истоки в род­ственных отношениях матери и ребенка. Биологическая мать, конечно, может быть заменена различными заместителями: отцом, родственни­ками, наконец, всеми членами сообщества. Когда социальные родите­ли и родственники - то есть члены сообщества, окружающего моло­дежь, - начинают участвовать в системе опеки, которую обычно созда­ют биологические родители, тогда по-настоящему начинает функционировать общество.

Общество, таким образом, развивается от простой репродук­тивной группы к институциированным человеческим взаимоотноше­ниям и превращается из связанного родственными узами животного сообщества в четкую социальную структуру. Похоже, что люди объ­единились во "второй натуре" все-таки в основном из-за застарелых материнских связей. Мы можем видеть, что во время образования структур и институтов, ознаменовавших превращение животного со­общества в подлинное общество, начали происходить большие пере­мены, и их наличие сделало социальную экологию, изучающую их, очень важной наукой. Хорошо это или плохо, но общества развились в иерархии, классы и государственные формации. При этом воспроизве­дение и забота о потомстве остались постоянным биологическим бази­сом любой формы общественной жизни, так же как фактор воспроиз­водства - наоборот, базис социализации молодежи и образования об­щества. Как отметил Роберт Брнффо в первой половине нашего века: "Единственный известный фактор, четко разделяющий первые человеческие сообщества и группы других животных - это наличие ас­социации матерей и их отпрысков, что является основой действитель­ной, реальной общественной солидарности. В классе млекопитающих, от утконосов до приматов, наблюдается рост продолжительности этой связи; вследствие увеличения периода детской зависимости". Это уве­личение Бриффо объясняет ростом периода беременности, а также уве­личением интеллекта. Биологическое происхождение и истоки процес­са человеческого обобществления, однако, не следует слишком вы­пячивать. Решающим фактором являются не только корни общества, лежащие в многовековой эволюции животных, но и а ежедневной ре­креации общества в нашей повседневной жизни. Всеобъемлющая забота, которую получает новорожденный ребенок, напоминает нам, что воспроизводится не только люди, но и само общество. По сравнению с другими видами, человек развивается медленно, в течение долго! о пе­риода времени. Живя в тесной связи с родителями, родственниками и постоянно расширяющимся кругом людей, они сохраняют гибкость ума, что сопутствует появлению индивидуумов и постоянно форми­рующихся социальных групп. Хотя другие животные могут прибли­жаться к людям по многим параметрам, они не создают "второй нату­ры", которая воплощает культурные традиции, не располагают слож­ным языком, разработанными концепциями силы, и впечатляющей способностью преобразовывать окружающую среду в соответствии с собственными нуждами.

Шимпанзе, например, является ребенком в течение трех лет, и молодым - в течение еще семи. К десяти годам это уже взрослое живот­ное. Люди же считаются детьми до шести лет, а еще четырнадцать -подростками. Короче говоря, шимпанзе вырастает за половину того срока, который требуется человеку, а его способности к обучению и, наконец, к мышлению ограничены по сравнению с человеческими, чьи умственные способности могут расширяться в течение декады. К тому же связи шимпанзе часто бывают характерными только для отдельной особи, являются идиосикретическими и довольно ограниченными. Человеческие же связи являются постоянными, сильно институциированными, характеризуемыми степенью солидарности и степенью созидательности, которой, насколько нам известно, нет в сообществах жи­вотных.

Увеличенная гибкость человеческого ума, а также большая зави­симость и социальная креативность ведут к двум крайне важным ре­зультатам. Первое: ранние человеческие сообщества, видимо, взрасти­ли сильную склонность к взаимозависимости среди их членов - а вовсе не к тому грубому индивидуализму, с которым у нас ассоциируется по­нятие "независимость". Подавляющее большинство антропологических свидетельств предполагает наличие таких добродетелей, как взаимо­помощь, участие в делах друг друга, солидарность в ранних человеческих сообществах. Идея, что хорошая жизнь и даже выжива­ние зависит от товарищей, возникала из-за удлиненного периода зави­симости подростков. Идея независимости (не в значении соревнования) должна была казаться абсолютно чуждой и странной существу, многие годы прожившему в сильной зависимости от окружающих. Забота о других должна казаться идеальным выходом для окультуренного существа, которое в свою очередь, нуждалось в сильной заботе. Наша современная версия индивидуализма, а точнее, эгоизма, видимо побе­дила ростки ранней солидарности, взаимопомощи - черт, без которых, я хотел бы добавить, такое физически слабое животное, как человек, вряд ли смогло бы выжить даже взрослым, не то, что ребенком.

Второе: человеческая взаимозависимость должна была иметь четкую структуру. Сейчас вряд ли можно найти люден, взаимодей­ствующих друг с другом через те потерянные связи, которые мы можем наблюдать у наших ближайших родственников - приматов. Совершен­но очевидно, что эти связи могли быть разрушены в период радикаль­ных перемен и культурного кризиса. Но в относительно стабильные периоды человеческое сообщество никогда не было той "хордой", ба­зисом рудиментарной социальной жизни, как предполагали антропо­логи последнего столетия. Наоборот, свидетельства, которыми мы располагаем, говорят о том, что все люди, даже, возможно, наши дале­кие предки, жили в некоторых структурированных группах, а потом в племенах, общинах и других сообществах. То есть их связывали не только эмоциональные и моральные узы, но также изобретательные, структурно четко определенные и достаточно постоянные институты.

Другие виды животных также могут образовывать непрочные сообщества и даже предпринимать коллективные действия по защите своих детей от врагов. Но подобные сообщества вряд ли можно на­звав структурированными, кроме как в самом широком, часто эфе­мерном смысле. Люди же, напротив, создают сильно формализованные сообщества, которые имеют тенденцию увеличивать структурирован­ность с течением времени. В результате образуется не просто сообще­ство, а новое явление - ОБЩЕСТВО.

Если нам не удастся четко разделить сообщества животных и человеческое общество, то появится опасная возможность игнориро­вать уникальные черты, отличающие человеческую социальную жизнь от жизни животных сообществ, например, способность общества ме­няться к лучшему или к худшему, и факторы вызывающие эти переме­ны. Если мы сведем сложное общество к простому сообществу, мы лег­ко можем не заметить то, как различались общества разных времен. Мы также можем в этом случае не обратить внимание на то, как они преобразовали простые различия в статусе в четко определенные иерархии, а иерархии - в человеческие классы. Есть возможность того, что мы просто не поймем значения термина "иерархия" как высоко организованной системы приказов и подчинения, и чем она отличается от личных, часто недолговечных различий в статусе, которые зачастую могут и не сопровождаться актами принуждения.

Мы можем в результате спутать сильно институциированное создание человеческой воли, устремлений, конфликтующих интересов и традиций с общественной жизнью в ее наиболее застывших формах, так как здесь мы имеем дело с врожденными, представляющимися не­изменными чертами общества больше, чем с искусственными структу­рами, которые могут быть изменены, улучшены, ухудшены или просто отброшены. Любая правящая элита прибегала к одной и той же уловке - идентифицировала созданную ей самой иерархическую структуру с общественной жизнью как таковой, чтобы созданное человеком по­лучило божественное или биологическое основание.

Современное общество и его институты постепенно превращают­ся в постоянные и незыблемые реалии, которые живут уже своей жизнью, отдельной от природы, именно - в продукт кажущейся посто­янной "человеческой натуры", которая является результатом гене­тического программирования, произошедшего в самом начале зарож­дения социальной жизни. С другой стороны, современное общество и его институты можно рассматривать и как еще одну форму сообщества животных со своими "вождями", "военными руководителями", "лидерами" и прочными "основными" формами существования. А когда возникают острые споры, выливающиеся в войны и социальные конфликты, их можно списать на счет "генов", которые, вероятно, вызывают уничтожение себе подобных и алчность.

В любом случае, и при абстрактном представлении общества, существующего отдельно от природы, или, при не менее абстрактном восприятии его как "естественного сообщества", которое неотделимо от природы, возникает или дуализм, четко отделяющий общество от природы, или грубый редукционизм, растворяющий общество в природе. Эти внешне полярные, но на самом деле очень близкие, теории очень соблазнительны из-за своей упрощенности, хотя они часто пре­подносятся своими наиболее искушенными толкователями в весьма изощренной форме. Но так или иначе, эти идеи все равно сводятся к ярким лозунгам, к замороженным, популярным догмам.

СОЦИАЛЬНАЯ ЭКОЛОГИЯ        

Подход к обществу и природе, который предлагает социальная экология, может показаться более интеллектуально требовательным, но зато он избегает упрощенности дуализма и незрелости редукционизма. Социальная экология пытается показать то, как природа мед­ленно, по фазам трансформировалась в общество, не игнорируя раз­личие между ними, с одной стороны, и степень их взаимопроникновения, с другой. Каждодневная социализация молодежи семьей не в меньшей степени основана на биологии, чем постоянная забота медицины о стариках - на устоявшихся социальных факторах. Ми никогда не перестанем быть млекопитающими со своими первичными инстинк­тами, но мы институциализировали их и следовали им с помощью раз­нообразных общественных форм. Итак, социальное и природное постоянно проникают друг в друга, не теряя своей особенности в этом процессе взаимодействия.

Социальная экология ставит не только такие внешне очевидные вопросы, как забота о природе, но и очень важные проблемы раз­личных способов взаимодействия природы и общества, сложившихся в течение времени и проблем, которые эти способы породили Как по­явились сложные, даже воинственные взаимоотношения человечества и природы? Какими были те институты и идеологии, из-за которых этот конфликт стал возможным? При имеющемся росте человеческих нужд и технологий был ли этот конфликт действительно неизбежным? И может ли этот конфликт быть разрешен с помощью экологически ори­ентированного общества? Как разумное, экологически ориентирован­ное общество сможет интегрироваться в процесс естественной эволю­ции? А если еще шире - есть ли причины считать, что человеческий мозг (- сам по себе продукт как естественной эволюции, так и культур­ной) представляет собой решающую, высшую точку природного раз­вития, заметим, долгого развития субъектов современной нам природы из сенсуальности и самовыражения простейших форм жизни в заметную интеллектуальность и самосознание наиболее сложных?

Задавая эти провокационные вопросы, я не пытаюсь оправдать напыщенное высокомерие по отношению к остальным формам жизни. Конечно, мы должны привести человеческую уникальность, характери­зующуюся богатым выбором концептуальных, социальных и кон­структивных атрибутов в соответствие с природной плодовитостью, разнообразием и созидательностью. Я оспаривал попытки превратить это соответствие в противопоставление природы и общества, нечеловеческих и человеческих жизненных форм, природной плодови­тости и технологии, или природной субъективности и человеческого разума. Важным результатом во взаимоотношении природы и общест­ва является вывод, что человеческий интеллект, очень различный в своих формах, имеет глубокие корни. Наши нервы и мозги не возникли на пустом месте, без долгой природной подготовки. То, что является нашей неотъемлемой чертой - необыкновенная способность думать о сложных концептуальных идеях - выросло из нервной сети прими­тивных беспозвоночных, ганглий, моллюсков, спинной хорды первых рыб, мозгов амфибий и спинного мозга приматов.

Даже в наших наиболее характерных способностях мы также яв­ляемся продуктами и природной, и общественной эволюции. Как род мы несем в себе эры органической дифференциации и развития. Как все сложные жизненные формы, мы не только часть природной эволю­ции, мы также ее наследники и продукт природного размножения.

Пытаясь доказать медленное развитие человеческого общества из природного сообщества, социальная экология, однако, также обязана продемонстрировать подверженность общества процессам дифферен­циации. Таким образом, социальная экология должна изучить те точки социальной эволюции, где произошел разрыв, постепенно приведший общество к оппозиции природному миру, и объяснить, как эта оппози­ция развивалась с начала истории до общества в древности и до наших дней. Действительно, если человеческий род может как форма жизни сознательно и успешно обогатить природный мир, а не губить его, для социальной экологии очень важно раскрыть факторы, которые пре­вратили людей в неких паразитов на земле, а не в активных партнеров в процессе естественной эволюции. Эта попытка должна рассматри­ваться не как случайный шаг, а как серьезное движение к сведению природы и общества к общему знаменателю, совпадающему с нашим временем и полезному для конструирования экологически ориентиро­ванного общества.

Возможно, одним из наиболее важных вкладов социальной эко­логии в современную экологическую науку - это предположение, что основные факторы, противопоставляющие социум природе, появились из внутриобщественного развития, а не из изначального природного. То есть разделение природы и общества на противостоящие лагеря идет от разделения в обществе, от глубоких и давних конфликтов меж­ду самими людьми, которые часто затмеваются широким понятием "человечество".

Эта критическая точка зрения противоречит почти всем эколо­гическим и социальным теориям. Одна из наиболее закрепившихся в сознании идей, которую современное экологическое движение делит с либерализмом, марксизмом и даже консерваторами - это историческая вера в то, что природа требует подчинения человека человеком. Это наиболее четко очерченное понятие во всех социальных теориях. Почти все социальные идеологии ставят понятие человеческого доми­нирования на первое место в своих построениях. С классических вре­мен до наших дней идея о том, что человеческая "свобода" от природы вызывает подчинение человека человеку как первейшего средства про­изводства и как средство обуздания природного мира, остается одним из наиболее распространенных представлений. Таким образом веками доказывалось, что для того, чтобы подчинить природный мир, необ­ходимо подчинить и одних людей другим, создать рабов, господ и слуг.

То, что эта "инструментальная" теория устроила почти все пра­вящие элиты, и снабдила и либералов, и консерваторов оправданием их приспособления к статус кво, вряд ли требует объяснения. Миф о "скупой" природе всегда использовался для оправдания скупости зксплуататоров и их бесчеловечного обращения с эксплуатируемыми; а также он снабдил индульгенцией оппортунизм как либералов, так и консерваторов. Под словами "работать в системе" всегда подразумева­лось принятие подчинения как способа организации общества и, в лучшем случае, способа освобождения от предполагаемого подчинения природе.

Возможно, менее известен тот факт, что Маркс также оправды­вал образование классового общества и государства как ступенек к подчинению природы, и, возможно, к освобождению человечества. Силой его исторического видения было то, что он сформулировал свою материалистическую концепцию истории и свою веру в необхо­димость классового общества как ступенек на исторической дороге к коммунизму.

По иронии судьбы, многое из того, что говорят сегодня антигуманисты и экологи - мистики, включает в себя тог же самый образ мышления - только в перевернутой форме. Как их оппоненты -инструменталисты, эти экологи признают то, что человечество подчиняется природе - в форме ли "природных законов" или же невы­разимой "земной мудрости", которая должна определять человеческое поведение. Но если их оппоненты утверждают необходимость подчинения природы "завоевателю" - активно- агрессивному человечеству, антигуманнсты и мистики уверяют в обязанности приня­тия пассивным человечеством подчиненного положения по отношению к всепобеждающей природе. Как бы эти взгляды не отличались вербально и своими целями, подчинение остается основным понятием обоих: природный мир представляется "определителем" - быть подчиненным ему или же наоборот, подчинить его.

Социальная экология избегает этой ловушки переосмыслением самого понятия подчинения, в природе и обществе или же в форме "природных" и "социальных" законов. То, что мы называем подчинением природе - это на самом деле человеческая проекция высо­ко организованных систем социальных команд и приказов на в высшей степени идеосинкратичные индивидуальные и ассиметричные формы часто вряд ли принудительного поведения в животном мире. Попросту говоря, животные не подчиняют друг друга так, как человеческая эли­та подчиняет и часто эксплуатирует подавляемую социальную группу. Они не управляют друг другом с помощью институциированных форм систематического насилия. Например, у обезьян нет, или почти нет, принуждения, а существуют только мягкие формы доминирующего по­ведения. Замечено, что гиббоны и орангутанги мирно относятся ко всем представителям своего рода. Почти также ведут себя и гориллы, хотя у них можно выделить "высших" зрелых и физически сильных самцов и "низших" молодых и физически слабых. "Лидеры", от­мечаемые у шимпанзе, не имеют четкого статуса в своих весьма услов­ных "группах". Любой приобретаемый "статус" у них обусловлен очень разными причинами.

Можно перевести взгляд и на другие виды животных, для того, чтобы убедиться в очень больших различиях причин, из-за которых возникают "высшие" и "низшие" особи. Если использовать слово ста­тус так широко, то оно начинает больше обозначать различия в груп­повом поведении и функциях, нежели принудительные действия по отношению к особям своего рода.

То же самое относится и к слову "иерархия". И в оригинале, и в истинном, современном значении оно взято из социологии, а не из зоологии. Смысл греческого слова, изначально обозначавшего раз­личные уровни богов, а затем духовенства (характерно, что Иераполис был древним фрикийским городом в Малой Азии, и являлся центром поклонения матери богов), был впоследствии безумно расширен до обозначения почти всего на свете, от отношений пчел в улье до эро­зийного действия воды в реке, когда течение размывает и "подчиняет" русло. Заботливые слонихи зачислены в носители матриархата, а вни­мательные самцы обезьян, проявляющие недюжинную храбрость, за­щищая свое сообщество, имея при этом очень мало привилегий, назва­ны "патриархами". Отсутствие четкой системы правил - таких харак­терных для человеческого общества, - подверженных радикальным из­менениям, в том числе и революциям, - обычно игнорируется.

В то же время различные функции, которые имеют так назы­ваемые животные иерархии, и различные причины, которые выдвига­ют одну особь в "альфа-статус", а других - в меньший статус, при­уменьшаются или не замечаются вовсе. С тем же апломбом можно за­являть, что все высокие секвойи превосходят по статусу своих меньших собратьев, или, еще лучше, считать их элитой в смешанном лесном со­обществе, стоящими выше, чем, скажем, дубы, которые, кстати, более развиты в биологическом отношении. Стремление механически про­ецировать социальные категории на природный мир так же абсурдно, как вводить биологические понятия в геологию. Минералы не размно­жаются как живые существа. Конечно, сталактиты и сталагмиты в пе­щерах растут с течением времени, но их рост даже отдаленно не имеет ничего общего с ростом живых существ. Брать какие-то поверхностные сходства, часто неправильно представляемые, и группировать что-то по этим признакам - это все равно, что говорить об обмене веществ у камней и "моральности" генов.

Это также касается бесконечных попыток искать этические, так же как социальные черты в природном мире, который обладает лишь потенциальной этичностью - в том смысле, что он сформировал основу объективной социальной этики. Да, принуждение существует в природе - так же, как боль и страдания. Однако там нет жестокости . Устрем­ления и желания животных слишком ограниченны, чтобы они могли создать этику добра и зла, или добра и жестокости. Фактически нет свидетельств о наличии отвлеченной, концептуальной мысли у живот­ных, кроме как у приматов, слонов, китов, и немногих других млеко­питающих. Даже возможности наиболее "умных" животных к размыш­лению весьма ограниченны, по сравнению с экстраординарными спо­собностями "хомо сапненс"

Понятно, что мы еще далеко не полностью использовали свои возможности быть созидателями, заботливыми и разумными. Су-ществующее общество больше подавляет человеческий потенциал, не­жели представляет возможности для его реализации. У нас еще не хва­тает воображения представить, как много могут сделать наши лучшие качества с этическими, экологическими, иррациональными проблема­ми нашей жизни.

В то же время похоже, что природный мир достиг видимых пре­делов в своей способности приспосабливаться к переменам окружаю­щей среды. Если способность приспосабливаться рассматривать как положительный экологический критерий (как делают многие биологи), то   насекомые  должны   быть   поставлены   выше  любого   млекопитающего. Однако они не могли бы быть столь высокомерны в интел­лектуальной самооценке, заявляя, что "мать пчела" хотя бы слегка беспокоится за свой статус - статус, который только люди (страдавшие от  социального подчинения глупым, злым, бездарным и жестоким королям и королевам) могли приписать неспособному размышлять насекомому.

Все   эти    замечания    сделаны    вовсе    не   для    того,    чтобы "метафизически" противопоставить природу и общество. Напротив, я пытался доказать, что общество и природу в эволюционном процессе объединяет та ступень, в которой люди, живущие в разумном, экологически ориентированном обществе, могли бы воплотить в себе созидательность природы - в противовес часто адаптивным критериям эволюционного  успеха.   Велики  достижения   человеческой   мысли,   искусства, науки и технологии - не только памятники культуры, они также увековечивают саму естественную эволюцию. Они являют собой героическое свидетельство того, что человеческий род - это теплокровная, удивительно разносторонняя и глубоко интеллигентная форма   жизни, (а не хладнокровное, генетически запрограммированное, немыслящее насекомое) выражает величайшую созидательную силу природы.                                                                                                                                  

Жизненная форма, которая создает и разумно изменяет окружающую среду предположительно таким образом, что это не вредит ей с экологической точки зрения, представляет собой широкое, неограниченное проникновение природы в захватывающие, возможно, бесконечные области эволюции (которых никогда не смогла бы достичь ни одна ветвь насекомых), а именно - эволюции абсолютно сознатель­ного порядка.

Природа, в свою очередь, вовсе не картина, которой мы восхи­щаемся; запечатленная в пейзаже или панораме. Такие "пейзажные" образы природы, возможно, и привлекательны с экстетической точки зрения, но с точки зрения экологии они обманчивы. Закрепленная в конкретном месте и времени, эта "образность" легко заставляет нас за­быть о том, что природа - это не статичный "вид" природного мира, а долгая, кумулятивная история естественного развития. Эта история включает в себя эволюцию и органической, и неорганической сфер яв­ления. Где бы мы ни находились - в чистом поле, в лесу или на вершине горы - наши ноги покоятся на веках развития - геологических пластах, останках давно исчезнувших организмов, гниющих трупах недавно умерших живых существ или тихом движении новых, нарождающихся форм жизни. Природа - это не персона, не "заботливая мать", и не "материя и движение", как говорят в жестко материалистическом XX веке. Также это и не просто процесс, включающий в себя повторяю­щиеся циклы вроде сезонных перемен, это также и не какой-то фило­софский процесс. Скорее всего, природа - это кумулятивная эволюция к еще более разнообразным, разделенным и сложным формам и взаимоотношениям.

Это эволюционное развитие возрастающего количества различных сущностей, а что наиболее важно, форм жизни, содержит по­трясающие скрытые возможности. Вместе с различиями, сложностями, дифференциацией природа, развиваясь сама, открывает новые направ­ления для дальнейшего движения по альтернативным путям природ­ной эволюции. Когда животное становится сложным, заботящимся о себе и своем потомстве, когда повышается его интеллектуальный уро­вень, оно начинает делать тот элементарный выбор, который влияет на его дальнейшую эволюцию. Оно все меньше и меньше является пассив­ным объектом "природной селекции" и все больше - активными субъ­ектами своей собственной судьбы.

Коричневый заяц, который превращается в белого и смотрит на покрытую снегом пустыню, на которой он должен себя спрятать, дей­ствует для своего выживания, а не просто "адаптируется", чтобы вы­жить. Он не был просто "отобран" своей окружающей средой, он сам выбирает свою окружающую среду и делает выбор, что свидетельству­ет о наличии некоторой субъективности и способности решать.

Чем больше разнообразие участников - образователей эволюци­онного процесса, тем в большей степени какая-то форма жизни может играть активную и решающую роль в сохранении себя как вида. Та степень, в которой природная эволюция идет по этому пути развития, дает  возможность  формам   жизни  рассматривать  все  большее  ко­личество вариантов и рождает новую форму свободы в саморазвитии.

Определяя природу как "кумулятивную историю" • все больше дифференцирующихся уровней материальной организации (особенно форм жизни) и увеличения субъективности, социальная экология уста­навливает базис для значимого понимания места человечества и об­щества в природной эволюции. Природная эволюция - это не абсолют­но стихийный процесс. Он характеризуется тенденцией, направлением, а если иметь в виду людей, то и заданной целью. Люди и социальные миры, которые они создают, могут открыть весьма обширные гори­зонты для развития природного мира - горизонты, характеризующиеся осознанностью, разумностью, и беспрецедентной свободой выбора и возможностей для осознанного созидания. Факторы, которые сводили роль многих форм жизни к чисто адаптивней, теперь заменены воз­можностью сознательной адаптации окружающей среды к уже су­ществующим и новым формам жизни.

Адаптация, в свою очередь, открывает все большие возможности для воспроизводсгва, а также для кажущегося "безжалостным" дей­ствия "законов природы". То, что раньше называли "слепой природой" для обозначения отсутствия у природы какого-либо морального на­правления, превращается в "свободную природу", которая постепенно находит способ облегчения ненужных бед для всех видов при наличии высокосознательного человечества и экологически ориентированного общества. Принцип Ноя о сохранении "каждой твари по паре" просто для их сохранения, предложенный антигуманистом Дэвидом Эренфельдом, не имеет смысла без предпосылки - существования "Ноя", то есть сознательной формы жизни, называемой "человечество", которая должна спасти остальные формы жизни, которые бы природа уничтожила эрами холода, засухами или космическими катаклизмами. Медведи гризли, пумы, волки не находятся в безопасности только по­тому, что они в руках предполагаемой "Матери Природы". Если верна версия, что великие мезозойские рептилии погибли из-за климатических изменений, произошедших вследствие столкновения Земли и астероида, то выживание млекопитающих может оказаться столь же негарантированным перед лицом какой-нибудь подобной бессмыслен­ной природной катастрофы, если нe существует разумной, эколо­гически ориентированной жизненной формы, которая имеет технические средства для их спасения.

Вопрос, таким образом, не только в том, противопоставлено ли социальное развитие природному. Вопрос в том, как социальная эво­люция может быть "вписана" в природную, и почему она была проти­вопоставлена - без необходимости, как я покажу ниже - природной эволюции, к ущербу для всей жизни. Способность быть разумными и свободными еще не означает, что она непременно будет реализована.

    Если социальная эволюция - это возможность расширения природной эволюции в сторону беспрецедентных созидательных возможностей, а люди - шанс природы на самосознание и освобождение, то встает во­прос: почему эти возможности до сих пор невостребованы и как их можно реализовать.

Социальная экология признает, что эти возможности реальны и что они могут быть использованы. Это утверждение противостоит "сценичному" образу природы как статичной картины, предназ­наченной для внушения благоговейного страха, а также роман­тическим попыткам создать мистический образ природы как персони­фицированного божества, которые ныне так модны. Трещины между социальной и природной эволюцией, человеческим и нечеловеческим, жадным, алчным человечеством и "трудноподчиняемой, скупой" природой были благовидны и отвлекали, когда они представлялись чем-то неизбежным. Не менее отвлекающими были редукционистские попытки растворить социальную эволюцию в природной, утопить культуру в природе в оргии иррационализма, теизма, мистицизма, уравнять человека и простое животное, распространить придуманные "природные законы" на послушное человеческое общество.

В "чужих" в природе людей превратили те социальные перемены, которые многих сделали чужими и в своем социальном мире: подавле­ние молодых старыми, женщин мужчинами, и мужчин мужчинами. Се­годня, как и много веков назад, есть угнетатели, которые фактически владеют миром, и есть угнетенные. Пока общество не будет исправле­но единым человечеством, которое будет использовать свою коллек­тивную мудрость, культурные достижения, технологические иннова­ции, научные знания и врожденную созидательность для собственной пользы и для пользы природного мира, все экологические проблемы будут происходить из социальных.