Радость революции

1 глава: О чём следует знать

Утопия или крах
Сталинистский “коммунизм” и реформистский “социализм” – лишь вариации капитализма
Представительная демократия против делегатской
Иррациональность капитализма
Образцовые современные бунты
Некоторые из обычных возражений
Всевозрастающая власть спектакля

“Мы сможем постичь этот мир только бросив ему вызов как целому. . . . Корни превалирующего недостатка воображения невозможно постичь если мы не сможем вообразить то, чего не достаёт, то есть, то, что отсутствует, спрятано, запрещено, но всё же возможно, в современной жизни”.  

—Ситуационистский Интернационал⁽¹⁾

Утопия или крах

Никогда ещё в истории не было такого бросающегося в глаза контраста между тем как обстоят дела и тем, как они могли бы обстоять.

Вряд ли нам так уж нужно вдаваться во все проблемы современного мира — большинство из них хорошо известно и размышления о них лишь притупляют наше восприятие их реальности. Но даже если мы “в достаточной мере стоики по отношению к чужим несчастьям”, нынешние социальные отклонения в полной мере затрагивают нас всех. Те, кому напрямую не угрожают физические репрессии всё же подвергаются ментальным репрессиям этого всё более низкого, травмирующего, грубого и уродливого мира. Те, кому удаётся избежать экономической бедности не могут избежать повсеместного обеднения жизни.

Даже жизнь на этом жалком уровне не может продолжаться долго. Грабёж планеты, производимый глобальным развитием капитализма, привёл нас к той точке, на которой человечество может исчезнуть в течение нескольких десятилетий.

Это же развитие, однако, позволяет упразднить систему иерархии и эксплуатации, которая прежде основывалась на материальной недостаточности и построить новую, действительно свободную форму общества.

Скатываясь из одной катастрофы в другую на своём пути к массовому безумию и экологическому апокалипсису, эта система вышла на траекторию, которая находится вне её собственного контроля и даже вне контроля своих предполагаемых хозяев. По мере приближения к миру, в котором мы не сможем выйти из наших укреплённых гетто без вооружённой охраны, или даже выйти на улицу без солнечного зонтика и при этом не заработать рак кожи, трудно воспринимать всерьёз тех, кто рекомендует нам выпрашивать лишь нескольких реформ.

Я думаю, что нам нужна мировая революция, упраздняющая капитализм и государство и ведущая к демократии прямого участия. Это явно большая задача, но я боюсь, что ничто меньшее не способно в корне решить наши проблемы. Разговоры о революции могут показаться абсурдными; но все прочие альтернативы подразумевают дальнейшее существование нынешней системы, а это ещё более абсурдно.

Сталинисткий “коммунизм” и реформистский “социализм” –
лишь вариации капитализма

Перед тем как перейти к тому, какой будет революция и ответить на некоторые типичные возражения, следует подчеркнуть, что она не имеет ничего общего с отвратительными стереотипами, которые обычно вызывает это слово (терроризм, месть, политические путчи, лидеры-манипуляторы, проповедующие самопожертвование, их последователи-зомби, скандирующие политически корректные лозунги). В особенности, её не следует путать с двумя главными провалами современных попыток внести социальные перемены: со сталинистским “коммунизмом” и реформистским “социализмом”.

После десятилетий у власти, сначала в России, затем во многих других странах, стало очевидно, что сталинизм является полной противоположностью свободному обществу. Происхождение этого гротескного феномена  менее очевидно. Троцкисты и прочие пытаются проводить различие между сталинизмом и ранним большевизмом Ленина и Троцкого. Различия действительно есть, но они касаются больше степени, чем самого вида течения. Государство и революция Ленина, например, представляет собой более последовательную критику государства, чем большинство анархистских работ; проблема лишь в том, что радикальные аспекты ленинской мысли в конечном итоге начали маскировать авторитарную практику в реальности. Большевистская партия, ставя себя над массами, на представительство которых она претендовала и с соответствующей внутренней иерархией между рядовыми партийными революционерами и их лидерами, уже находилась на пути к созданию условий для сталинизма когда Ленин и Троцкий всё ещё крепко держали ситуацию под контролем.⁽²⁾

Но нам нужно чётко представлять где мы ошиблись если мы хотим добиться лучшего. Если социализм означает полное участие народа в социальных решениях, которые воздействуют на их жизнь, то он не существовал ни в сталинистских режимах Востока, ни в социально обеспеченных государствах Запада. Недавнее падение сталинизма не было ни достижением капитализма, ни доказательством провала “марксистского коммунизма”. Любой, кто когда-либо читал Маркса (чего явно не сделали его наиболее ярые критики) знает, что ленинизм представляет собой лишь грубое искажение Марксовой мысли, а сталинизм является полной пародией на неё. Правительственная собственность также не имеет ничего общего с коммунизмом в его истинном смысле общей, коммунной собственности; она является просто разновидностью капитализма, при которой государственно-бюрократическая собственность заменяет собой частно-корпоративную собственность (или смешивается с ней).

Долгий спектакль противостояния между двумя разновидностями капитализма скрыл их взаимное усиление. Серьёзные конфликты ограничились схватками от их лица в Третьем мире (Вьетнам, Ангола, Афганистан и т.д.). Ни одна из сторон ни разу не сделала ни одной реальной попытки ниспровергнуть противника на его собственной территории. (Французская компартия саботировала Майское восстание 1968 г.; западные державы, активно вмешивавшиеся в дела тех стран, где их никто не ждал, отказались послать даже несколько противотанковых орудий, в которых отчаянно нуждались венгерские повстанцы 1956 г.). Ги Дебор отметил в 1967 г., что сталинистский государственный капитализм уже проявил себя в качестве “бедного родственника” классического западного капитализма и что его упадок начинает лишать западных правителей той псевдо-оппозиции, что усиливала их представляя собой единственную иллюзорную альтернативу их системе. “Буржуазия находится в процессе утраты противника, объективно поддерживавшего её, представляя собой иллюзорное объединение всей оппозиции существующему порядку”. (Общество спектакля, §§110­111).

Хотя западные правители притворно приветствовали недавнее падение сталинизма, как естественную победу своей системы, никто из них не предвидел его и теперь они явно не понимают, что им с делать со всеми проблемами, которые это падение ставит перед ними, кроме как наживаться на выгодах, предоставляемых им этой ситуацией до тех пор пока она окончательно не зайдёт в тупик. Монополистические мультинациональные корпорации, проповедующие “свободное предприятие”, как панацею от всех бед, хорошо понимают, что капитализм свободного рынка давно бы уже взорвался из-за своих собственных противоречий если бы вопреки ему самому его не спасли бы несколько псевдо-социалистических реформ в стиле Новой сделки.

Эти реформы (общественные услуги, социальное страхование, восьмичасовой рабочий день и т.д.) может быть и улучшили некоторые наиболее явные дефекты системы, но они ни в коем случае не вышли за её пределы. За последние годы им даже не удавалось поспевать за всевозрастающими кризисами. Наиболее значительных улучшений в любом случае удалось добиться лишь благодаря упорной, зачастую яростной народной борьбе, которая в итоге лишь усилила власть бюрократов: левацкие партии и профсоюзы, претендовавшие на лидерство в этой борьбе послужили просто защитными клапанами, интегрируя радикальные тенденции и смазывая колёса социальной машины.

Как показали ситуационисты, бюрократизация радикальных движений, которая свела людей до роли последователей постоянно “предаваемых” своими лидерами, тесно связана со всевозрастающим  превращением современного капиталистического общества в спектакль, из-за которого люди деградировали до уровня зрителей мира, над которым у них нет никакого контроля — эта тенденция очевидна, хотя её часто воспринимают лишь поверхностно.

Если подытожить все эти размышления, мы приходим к выводу, что свободное общество может быть создано только через активное участие народа как целого, а не через иерархические организации, по идее действующие от его имени. Смысл здесь не в том, чтобы выбрать более честных или “отзывчивых” лидеров, а в том, чтобы избежать предоставления какой-либо независимости любым лидерам. Отдельные лица или группы могут начать радикальные действия, но в них должна принять участие значительная и быстро растущая часть населения, если движение должно привести к новому обществу, а не просто к очередному путчу, устанавливающему новых правителей.

Представительная демократия против делегатской

Я не буду повторять всю классическую социалистическую и анархистскую критику капитализма и государства; она уже хорошо известна, или по крайней мере широко доступна. Но для того, чтобы продраться через некоторую неразбериху традиционной политической риторики, может оказаться полезным подытожить основные типы социальной организации. Ради ясности, я начну с раздельного анализа “политических” и “экономических” аспектов, хотя они и явно взаимосвязаны. Было бы настолько же тщетно уравнивать экономические условия людей посредством государственной бюрократии насколько пытаться демократизировать общество, пока власть денег позволяет богатому меньшинству контролировать учреждения, определяющие осознание людьми социальной реальности. Поскольку система функционирует как целое её можно фундаментально изменить только как целое.

Если мы начнём с политического аспекта, грубо говоря мы можем различить пять степеней “правления”:

(1) Неограниченная свобода
(2) Прямая демократия
____ a) консенсус
____ b) правление большинства
(3) Делегатская демократия
(4) Представительная демократия
(5) Открытая диктатура меньшинства

Нынешнее общество колеблется между (4) и (5), т.e. между открытой диктатурой меньшинства и скрытым правлением меньшинства, замаскированным фасадом образцовой демократии. Свободное общество уничтожило бы (4) и (5) и в прогрессирующей степени уменьшало бы необходимость в (2) и (3).

Позже мы обсудим (2). Но самое ключевое различие пролегает между (3) и (4).

При представительной демократии люди уступают свою власть избираемым официальным лицам. Кандидаты провозглашают свою политику, которая ограничивается несколькими общими, смутными банальностями, а как только их избирают у людей остаётся так мало контроля за их реальными решениями по сотням вопросов — помимо слабой угрозы отдать свои голоса другому, через несколько лет, в равной мере неподконтрольному политическому конкуренту. Представители находятся в зависимости от богатых из-за взяток и вложений в кампании; они подчиняются владельцам СМИ, определяющим, какие вопросы подлежат освещению; и они почти настолько же мало знают и безвластны, как и вся остальная общественность, в отношении многих важных вопросов, определяемых неизбираемыми бюрократами и независимыми тайными обществами. Открытых диктаторов иногда можно свергнуть, но реальных правителей “демократических” режимов, крошечное меньшинство, владеющее всем и контролирующее практически всё, никогда не избирают и не снимают голосованием. Большинство людей даже не знает, кто они.

При делегатской демократии, делегатов избирают для очень специфических целей с очень специфическими ограничениями. Им можно выдавать строгие мандаты (распоряжения голосовать определённым образом по определённым вопросам) или открытые мандаты (когда делегаты свободны голосовать, как им кажется лучше), причём люди, избирающие их, сохраняют за собой право утверждать или отзывать любое решение, принятое ими. Делегатов избирают на очень короткие сроки и их можно отозвать в любое время.

В контексте радикальной борьбы, собрания делегатов обычно называли “советами”. Форма совета была изобретена бастующими рабочими во время российской революции 1905 г. (ставшее международным слово совет имеет русское происхождение). Когда советы вновь появились в 1917 г., большевики последовательно поддерживали их, манипулировали ими, доминировали в них и интегрировали их в свою систему, которая быстро превратила советы в самопародию: резиновые печати “Советского государства” (последний из выживших независимых советов, совет Кронштадских матросов, был разгромлен в 1921 г.). Советы тем не менее продолжали спонтанно появляться вновь и вновь в большинстве самых радикальных моментов радикальной истории, в Германии, Италии, Испании, Венгрии и других местах, потому что они представляли собой чёткое разрешение потребности в практической форме не-иерархической народной самоорганизации. Им продолжают противостоять все иерархические организации, потому что они угрожают власти обособленных элит, подавая пример возможного строя общего самоуправления: не самоуправления в нескольких деталях существующего порядка, а самоуправления, распространённого на все регионы земного шара и все аспекты жизни.

Как отмечалось выше, вопрос о формах демократии нельзя отделять от их экономического контекста.

Иррациональность капитализма

Экономическую организацию можно рассматривать с точки зрения труда:

(1) Полностью добровольный труд
(2) Кооперативы (коллективное самоуправление)
(3) Принуждение и эксплуатация
____ a) открытая (рабский труд)
____ b) замаскированная (наёмный труд)

И с точки зрения распределения:

(1) Истинный коммунизм (полный свободный доступ к товарам)
(2) Истинный социализм (коллективная собственность и планирование)
(3) Капитализм (частная и/или государственная собственность)

Хотя товары или услуги производимые наёмным трудом можно раздавать, а те, что производятся добровольным или кооперативным трудом превращать в товары для продажи, большей частью эти уровни труда и распределения стремятся к соотношению друг с другом. Современное общество в основном представляет собой (3): принудительное производство и потребление товаров. Свободное общество уничтожило бы (3) и по возможности уменьшило бы (2) ради (1).

Капитализм основывается на товарном производстве (производство товаров ради прибыли) и на наёмном труде (саму рабочую силу покупают и продают как товар). Как указывал Маркс, между рабом и “свободным” трудящимся разница меньше, чем кажется. Рабы, хотя кажется, что им ничего не платят, получают средства для своего выживания и воспроизведения, на которые трудящиеся (которые временно становятся рабами в рабочее время суток) вынуждены тратить большую часть своей зарплаты. Тот факт, что некоторые работы менее неприятны, чем другие и что у индивидуальных работников есть номинальное право сменять работу, открывать собственное дело, покупать акции или выигрывать в лотерею, скрывает тот факт, что подавляющее большинство людей коллективно порабощено.

Как мы дошли до такого абсурдного положения? Если мы углубимся достаточно далеко, мы обнаружим, что на определённой точке людей силой лишали собственности: сгоняли с земли и другими способами лишали средств производства товаров, необходимых для жизни. (Знаменитые главы о “примитивном накоплении” в Капитале живо описывают этот процесс в Англии). Пока люди принимают эти лишения, как законные, их принуждают идти на неравные сделки с “собственниками” (с теми, кто их ограбил, или впоследствии приобрёл право на “собственность” от первых грабителей), при которых они обменивают свой труд на частичку того, что производят, в то время как владельцы удерживают всю прибавочную стоимость. Эту прибавочную собственность (капитал) можно вновь вложить в оборот, чтобы таким же образом производить всё большую прибавочную стоимость.

Что касается распределения, общественный фонтан может послужить простым примером истинного коммунизма (неограниченный доступ ко всем товарам). Общественная библиотека является примером истинного социализма (свободный, но регулируемый доступ).

В рациональном обществе, доступ будет зависеть от изобилия. Во время засухи воду возможно придётся распределять по рациону. И наоборот, как только библиотеки будут полностью введены в интернет, они могут стать абсолютно коммунистическими: у каждого будет свободный прямой доступ к любому количеству текстов без нужды записываться и возвращать их, без мер предосторожности против краж, и т.д.  

Но этому рациональному отношению противостоит упорное разделение экономических интересов. Если взять последний пример, вскоре окажется технически возможным создать глобальную “библиотеку”, в которой каждая когда-либо написанная книга, каждый когда-либо снятый фильм и каждый когда-либо записанный музыкальный концерт смогут быть переложены в интернет, в потенциале давая возможность каждому свободно входить и приобретать копию (без какой-либо потребности в магазинах, продажах, рекламе, упаковке, транспортировке и т.д.). Но поскольку, это уничтожило также необходимость в прибылях от современных деловых издательств, фирм грамзаписи и кинокомпаний, гораздо больше энергии тратится на разработку сложных методов предотвращения этого или штрафов за копирование (в то время как другие с не меньшей энергией изобретают способы обойти такие методы), чем на развитие технологии, которая в потенциале могла бы обернуться благом для каждого.

Одной из заслуг Маркса было то, что он ушёл от пустопорожних политических дискуссий основанных на абстрактных философских или этических принципах (“человеческая природа” такая и такая, все люди обладают “естественным правом” на то и это), показав как сильно социальные возможности и социальное сознание ограничены и сформированы материальными условиями. Свобода в абстрактном смысле значит очень мало если почти всем приходится работать почти всё время просто ради своего выживания. Было бы нереалистично ожидать, что люди станут щедрыми и солидарными когда им едва хватает на жизнь (не будем упоминать об абсолютно иных условиях при которых процветал “примитивный коммунизм”). Однако достаточно большая прибавочная стоимость открывает  более расширенные возможности. Надежда Маркса и других революционеров его времени основывалась на том факте, что технологический потенциал, развитый Индустриальной революцией в конечном итоге обеспечил адекватную материальную основу для бесклассового общества. Уже не обязательным стало заявлять, что дела “должны” обстоять иначе, но стало важным указывать на то, что дела могли бы обстоять иначе; что власть одного класса не только несправедлива, что она теперь просто не нужна.

Была ли она когда-нибудь действительно нужна? Прав ли был Маркс, усматривая в капитализме и государстве неизбежные стадии, или свободное общество было возможно без этого болезненного отклонения? К счастью, нам больше не обязательно беспокоиться об этом вопросе. Каковы бы ни были возможности в прошлом и каких не было, нынешних материальных условий более чем достаточно для создания бесклассового общества.

Самым серьёзным недостатком капитализма является не его количественная несправедливость — тот простой факт, что богатства неравно распределены и что рабочим не платят “полную” стоимость их труда. Проблема здесь в том, что эта полоса эксплуатации (даже относительно малой) создаёт возможность для частного накопления капитала, который в конечном итоге оборачивает всё на свои цели, доминируя над всеми аспектами жизни и деформируя их.

Чем больше отчуждения производит система, тем больше социальной энергии переключается на её поддержание— больше рекламы на продажу бесполезных товаров, больше идеологий для оболванивания людей, больше спектаклей для их умиротворения, больше полиции и тюрем для подавления преступности и бунта, больше оружия для соперничества с конкурирующими государствами — всё это приводит ко всё большим разочарованиям и антагонизмам, которые приходится подавлять большим количеством спектаклей, тюрем и т.д. Пока продолжается этот порочный круг, реальные человеческие нужды удовлетворяются только от случая к случаю, если они вообще удовлетворяются, в то время как практически весь труд направляется на абсурдные, излишние или разрушительные проекты, которые не служат иной цели кроме поддержания системы.

Если бы эта система была упразднена и современный технологический потенциал был бы должным образом видоизменён и направлен в нужное русло, труд, необходимый для удовлетворения человеческих потребностей, уменьшился бы до такого тривиального уровня, что его легко можно было бы выполнять на добровольном или кооперативном уровне, без каких-либо экономических мотивов или государственного принуждения.

Идею преодоления открытой иерархической власти понять не очень трудно. Самоуправление можно рассматривать как реализацию свободы и демократии, которые являются официальными ценностями западному мира. Несмотря на своё зависимое положение, все люди переживают моменты, когда они отвергают власть над собой и начинают говорить и действовать сами за себя.

Гораздо труднее понять идею преодоления экономической системы. Власть капитала более тонка и саморегулируема. Вопросы труда, производства, товаров, услуг, обмена и координации в современном мире  кажутся настолько сложными, что большинство людей принимают как должное необходимость денег как универсального посредника и им трудно представить себе какие-либо перемены помимо распределения денег в некой более справедливой манере.

По этой причине я отложу более подробное рассмотрение экономических аспектов, которые мы обсудим ниже в данном тексте, когда сможем углубиться в детали.

Образцовые современные бунты

Возможна ли такая революция? Шансов наверное мало. Главная проблема заключается в нехватке времени. В предыдущие эпохи можно было представить, что несмотря на все глупости и катастрофы человечества, мы как-нибудь решим все проблемы и может быть ошибки прошлого послужат нам уроком. Но в наше время, когда социальная политика и технологическое развитие неминуемо ведут нас к глобальным экологическим отклонениям, ошибочных суждений и просчётов явно недостаточно. У нас осталось лишь несколько десятилетий на то, чтобы изменить вещи. И с течением времени, эта задача усложняется: тот факт, что об основных социальных проблемах редко даже задумываются, и ещё менее того, их решают, приводит ко всё более отчаянным и бредовым тенденциям к войне, фашизму, этническому антагонизму, религиозному фанатизму и прочим формам массового иррационализма, отвлекая тех, кто мог бы в потенциале работать на новое общество на защитные и абсолютно бесполезные реакции и действия.

Однако, большинству революций предшествовали периоды, когда все высмеивают идею о том, что вещи когда-либо могут измениться. Несмотря на многие обескураживающие факторы, в мире есть также многообещающие признаки, не самым малым из которых является повсеместное разочарование в фальшивых альтернативах прошлого. Многие народные восстания в этом веке уже сделали спонтанные шаги в верном направлении. Я имею в виду не “успешные” революции, которые все без исключения являются обманом, но менее известные и более радикальные попытки. Самые выдающиеся примеры включают в себя Россию 1905 г., Германию 1918­19 гг., Италию 1920 г., Астуриас 1934 г., Испанию 1936­37 гг., Венгрию 1956 г., Францию 1968 г., Чехословакию 1968 г., Португалию 1974­75 гг. и Польшу 1980­81 гг.; многие другие движения, от мексиканской революции 1910 г. до недавней борьбы против апартеида в Южной Африке, также содержали в себе образцовые примеры народного экспериментирования до того, как их поставили под бюрократический контроль.

Из тех, кто внимательно изучил эти движения, никто не сможет проигнорировать перспективу революции. ” Проигнорировать их из-за их “поражения” будет означать упустить из вида самое главное.⁽³⁾ Современная революция это всё или ничто: индивидуальный бунт обречён на провал до тех пор пока не последует международная цепная реакция, которая будет распространяться быстрее, чем репрессии смогут подавить её. Вряд ли удивительно то, что эти восстания не пошли дальше; что вдохновляет, это то, насколько далеко они зашли в действительности. Новое революционное движение несомненно примет новые и непредсказуемые формы; но эти ранние попытки полны примеров того, что может быть сделано, а также того, чего следует избегать.

Некоторые из обычных возражений

Часто говорится, что общество без государства было бы осуществимым, если бы все люди были ангелами, но из-за извращённости человеческой натуры, необходима какая-то иерархия, чтобы держать людей в узде. Было бы вернее сказать, что если бы все были ангелами данная система могла бы функционировать достаточно терпимо (бюрократы работали бы честно, капиталисты воздерживались бы от общественно вредных предприятий даже если они прибыльны). Именно потому что люди не ангелы, необходимо уничтожить порядок, который позволяет некоторым из них очень эффективно быть дьяволами. Заприте сотню людей в маленькой комнате с одним-единственным вентиляционным отверстием и они перегрызут друг друга, чтобы добраться до него. Выпустите их, и они продемонстрируют совсем другие качества. Как говорило одно из граффити Мая 1968 г., “Человек не является ни благородным дикарём Руссо, ни испорченным грешником Церкви. Он зол, когда его угнетают, кроток, когда он свободен”.

Другие утверждают, что каковы бы ни были основные причины, люди сейчас доведены до такого состояния, что их надо будет лечить психологически и духовно перед тем, как они смогут даже допустить мысль о создании свободного общества. В свои поздние годы Вильгельм Райх начал чувствовать, что “эмоциональная чума” настолько крепко укоренилась в народе, что потребуются целые поколения детей, выросших в здоровых условиях для того, чтобы люди стали способными на либертарное преобразование общества; и что до тех пор следует избегать прямой конфронтации с системой, поскольку это лишь растревожит шмелиный улей реакции тёмных масс.

Иррациональные народные реакции действительно иногда требуют умеренности. Но какими бы мощными они ни были, они не являются непобедимой силой. Они сами содержат в себе противоречия. То, что они держатся за абсолютную власть вовсе не является признаком их веры во власть; это может быть отчаянной попыткой побороть свои всевозрастающие сомнения (конвульсивное затягивание скользкой петли). Люди, присоединяющиеся к бандам или реакционным группировкам, пойманные в сети религиозных культов или патриотической истерии, также ищут чувства освобождения, связи, цели, участия, усиления. Как показал сам Райх, фашизм даёт особенно энергичное и драматичное выражение этим основным чаяниям и именно поэтому обладает более глубокой привлекательностью, чем колебания, компромиссы и лицемерие либерализма и левачества.

В конце концов единственный способом преодолеть реакцию это предоставить более правильное выражение этим чаяниям и более аутентичные возможности для их осуществления. Когда основные вопросы выходят наружу, иррациональность, процветающая под прикрытием психологических репрессий, ослабевает, подобно болезнетворным бактериям выставленным на свет и свежий воздух. В любом случае, даже если мы не в выигрышной позиции, мы можем найти удовлетворение по крайней мере в борьбе за то, во что мы реально верим, вместо того, чтобы терпеть поражение в нерешительной и притворной позе.

Существуют пределы для своего собственного освобождения (или воспитания свободных детей) в больном обществе. Но если Райх был прав в том, что психологически угнетённые люди менее способны представить себе социальное освобождение, он не смог осознать, насколько процесс социального восстания может освобождать психологически. (Говорят, что французские психиатры жаловались на значительное уменьшение клиентуры после Мая 1968 г.!)

Понятие тотальной демократии вызывает целый спектр образов “тирании большинства”. Большинство может быть тёмным и нетерпимым, от этого никуда не деться. Единственное реальное решение - противостоять и пытаться побороть эту неграмотность и нетерпимость. Удерживание масс в неведении (уповающих на то, что либеральные судьи защитят гражданские свободы, а либеральные законодатели протащат прогрессивные реформы) ведёт лишь к массовой обратной реакции, когда болезненные вопросы всё-таки выходят на поверхность.

При ближайшем рассмотрении, однако, большинство примеров угнетения большинством меньшинства показывает, что это происходит не из-за власти большинства, а из-за скрытой власти меньшинства, при которой правящая элита играет на всех имеющихся расовых или культурных антагонизмах, для того, чтобы обратить ярость эксплуатируемых масс друг против друга. Когда люди обретают реальную власть над своими собственными жизнями, у них найдутся более интересные вещи, чем преследования меньшинств.

При любом упоминании о возможности не-иерархического общества возникает так много предположений о преступлениях или катастрофах, что было бы невозможно дать на всё ответ. Люди покорно принимающие систему, ежегодно обрекающую миллионы на смерть от войн и голода и миллионы других на тюрьмы и пытки, вдруг спускают с цепи своё воображение при одной мысли о том, что в самоуправляющемся обществе могут быть хоть какие-то злодеяния, насилие, принуждение, несправедливость, или даже просто временные неудобства. Они забывают, что новая социальная система призвана не разрешить все наши проблемы; она просто должна обращаться с ними лучше, чем нынешняя система — не очень-то большая задача.

Если бы история следовала за самодовольными мнениями официальных комментаторов, революций бы не происходило. В любой данной ситуации всегда находится множество идеологов, готовых заявить, что радикальные перемены невозможны. Если экономика нормально функционирует, они будут утверждать, что революция зависит от экономических кризисов; а при экономическом кризисе, другие с не меньшей уверенностью объявят, что революция невозможна потому, что люди слишком заняты собственным выживанием. Первые, ошеломлённые восстанием в Мае 1968 г., пытались ретроспективно обнаружить невидимый кризис, на котором настаивает их идеология. Вторые утверждают, что ситуационистская перспектива исчерпана из-за ухудшившихся с тех пор экономических условий.

На самом деле, ситуационисты просто отметили, что повсеместное достижение капитализмом изобилия  продемонстрировало, что гарантированное выживание не может заменить собой реальную жизнь. Периодические взлёты и падения экономики не оказывают влияния на этот вывод. Тот факт, что несколько человек наверху недавно смогли присвоить себе ещё большую часть социальных богатств, выгоняя большие количества людей на улицу и терроризируя остальное население угрозой разделить ту же участь, делает возможность постдефицитного общества менее явной; но его материальные предпосылки всё ещё существуют.

Причиной экономических кризисов, служащих свидетельством того, что нам следует “умерить наши ожидания” на самом деле является пере-производство и нехватка работы. Абсолютная абсурдность нынешней системы проявляется в том, что безработицу считают проблемой, в то время как потенциально экономящие труд технологии направлены на создание новых рабочих мест для замены старых, которые становятся ненужными. Проблема здесь не в том, что у многих людей нет работы, но в том, что у многих людей она всё ещё есть. Нам следует повышать свои ожидания, а не умерять их.⁽⁴⁾

Всевозрастающая власть спектакля

Гораздо более серьёзным, чем этот спектакль нашего предполагаемого бессилия перед лицом экономики является всевозрастающая власть самого спектакля, которая за последние годы развилась практически до подавления любого вопоминания об истории предшествовавшей спектаклю или возможностям противоположным спектаклю. Комментарии к Обществу спектакля Дебора  (1988 г.) подробно останавливаются на этом новом развитии:

Во всём, что случилось за последние двадцать лет, наиболее важная перемена заключается в самой продолжительности спектакля. Важна не дальнейшая изощрённость средств спектакля СМИ, которые уже достигли степени высокого развития; дело скорее в том, что власти спектакля удалось вырастить по своим законам целое поколение. . . . Важнейший приоритет власти спектакля заключался в общем искоренении исторического знания, начиная с практически любой информации и рациональных комментариев о недавнем прошлом. . . . Благодаря спектаклю люди утрачивают способность к осознанию того, что происходит, или по крайней мере они быстро забывают то, что осознали. Чем большим значением обладает нечто, тем более оно спрятано. Ничто за последние двадцать лет не окутывалось официальной ложью с большим тщанием, чем Май 1968г.. . . . Поток образов вымывает из него всё, что было перед ним, и кто-то всегда контролирует этот упрощённый дайджест ощутимого мира, решает, куда направить этот поток, программирует его ритм в бесконечную серию  произвольных сюрпризов, не оставляющих времени на размышления . . . . изолируя представляемый материал от его контекста, его прошлого, его намерений и его последствий. . . . Поэтому вряд ли удивительно, что дети сейчас начинают своё образование с введения в Абсолютное Знание компьютерного языка, всё больше утрачивая способность к чтению. Это потому что чтение требует вынесения суждений по каждой строчке; а поскольку диалог практически мёртв (как скоро вымрут все те, кто умеет разговаривать) чтение остаётся единственными вратами в обширные царства человеческого опыта, предшествовавшего спектаклю.

В настоящем тексте я попытался резюмировать некоторые основные пункты, похороненные под интенсивными репрессиями со стороны спектакля. Если эти вопросы покажутся банальными одним или недоступными другим, они по крайней мере могут послужить воспоминаниям о том, что когда-то было возможным, в те первобытные времена, несколько десятков лет тому назад, когда у людей ещё сохранялась эта причудливая, старомодная идея, что люди способны понимать свою собственную историю и воздействовать на неё.

Но если и не возникает вопросов по поводу того, что всё в значительной мере изменилось со времён шестидесятых (большей частью в худшую сторону), наша ситуация может оказаться не настолько безнадёжной, как она кажется тем, кто бездумно поглощает всё, что им скармливает спектакль. Иногда достаточно небольшого встряха для того, чтобы очнуться от ступора.

Даже если окончательная победа нам не гарантирована, подобные прорывы уже приносят наслаждение. Есть ли в мире более увлекательная и великая игра?

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Кен Кнабб (редактор и переводчик), Situationist International Anthology (Bureau of Public Secrets, 1981), p. 81 [Geopolitics of Hibernation]. Здесь и в некоторых местах я слегка видоизменил мой изначальный перевод Антологии Ситуационистского Интернационала.

2. См. The Bolsheviks and Workers’ Control: 1917­1921, Мориса Бринтона, Неизвестную революцию Волина, Кронштадтское восстание Иды Метт, Kronstadt 1921 Пола Аврича, Историю махновского движения Петра Аршинова и Общество спектакля §§98­113 Ги Дебора. (Эти и большинство других текстов процитированных в книге можно приобрести через распространителей, указанных в списке в конце Ситуационистской библиографии.)

3. “Поверхностные отзывы журналистов и правительств об “успехе” или “поражении” революции не имеют никакого значения по той простой причине, что со времён буржуазных революций ни одна революция ещё не была успешной: ни одна из них не упразднила классы. Пролетарская революция ещё не побеждала нигде, но практический процесс, через который её проект реализует себя уже создал по крайней мере десять революционных моментов исторического значения, которые можно называть революциями. Ни в один из этих моментов полное содержание пролетарской революции не развилось полностью, но в каждом случае осуществлялось прерывание хода правящего социально-экономического порядка и появление новых форм и концепций реальной жизни — разнообразные феномены, которые можно понять и оценить только в их общем значении, включающем их потенциальное будущее значение. . . . Революция 1905 г. не свергла царистский режим, она добилась лишь нескольких временных уступок. Испанская революция 1936 г. не уничтожила существовавшую политическую власть официально: фактически, она выросла из пролетарского восстания, начатого для защиты Республики от Франко. Также венгерская революция 1956 г. не упразднила либерально-бюрократическое правительство Надя. Помимо других прискорбных ограничений, венгерское движение несло в себе многие аспекты национального восстания против иностранного тирана; и этот аспект национального сопротивления также сыграл определённую, хотя и менее важную, роль в зарождении Парижской Коммуны. Коммуна вытеснила власть Тьера только в пределах Парижа. А Санкт-Петербуржский Совет 1905 г. даже не установил контроля за капиталом. Все кризисы упомянутые здесь в качестве примеров, хотя и имели недостатки в практических достижениях и даже в своих перспективах, тем не менее ввели достаточно много радикальных начинаний и подвергли свои общества довольно суровым испытаниям для того, чтобы оправданно называться революциями”. (Антология СИ, стp. 235­236 [Начало эры])

4. “Нам неинтересно слушать об экономических проблемах эксплуататоров. Если капиталистическая экономика неспособна выполнить требования трудящихся, то это лишь ещё одна причина бороться за новое общество, в которой мы сами будем вольны принимать решения касательно всей экономической и социальной жизни”. (Работники португальских авиалиний, 27 октября 1974 г.)